all the good things
Ну вот, то о чем я говорила - рассказ о поездке на Equus=)
Сначала идет отзыв брата (Алекса), затем сестры (Ольги). Продолжение ее рассказа в комментах, здесь не помещается=) Тем, кто не читал пьесу, советую начать него, сама пьеса там подробно описана.
Эти их впечатления уже выкладывались в дневнике Алекса, я привожу в том же виде=)
раз
Ну вот, наконец-то имею совесть и выкладываю свой отчёт о спектакле.
Прежде всего, ещё до спектакля мы отметили, что контингент зрителей был как раз таким, как мы и ожидали. То есть средний возраст был примерно лет 45. Девушек лет 17 мы видели в зале всего 5. Так что можно с уверенностью сказать, что НЕ фанаты ГП делают сборы в данном случае.
Места у нас были отличные – второй ряд – С – там ряды почему-то начинаются с В – самая середина. Первый ряд расположен практически вплотную к сцене, кресла рядов сдвинуты друг относительно друга так, что смотришь как раз между сидящими впереди. Так что видно всё было просто замечательно – можно было рассмотреть всю мимику, даже выражение глаз актёров.
Сам спектакль произвёл сильнейшее впечатление. На мой вкус, это, определённо, лучшая театральная постановка, намного превосходящая всё, что я видел в своей жизни. А видел я не мало, т. к. театр, как известно, очень люблю. Там превосходно всё – игра актёров, работа режиссёров, даже декорации – хотя они вообще-то не в моём вкусе, но в данном случае это именно то, что надо! На самое главное, разумеется, это работа актёров. Сейчас расскажу обо всех по порядку.
Единственным, кто нас очень сильно разочаровал, был Гриффис. Во-первых, у него отвратительная дикция, так, что я не понимал половину из того, что он говорил. Особенно в монологах. В диалогах, правда, было несколько проще. Во-вторых – ну дядюшка Вёнон, и всё тут! Раза три за спектакль был один к одному момент из второго фильма, в гостиной Дёслей: «Мы кормили тебя со своего стола»! А в остальном – две-три интонации, которые он пускал по кругу на протяжении всей роли. Так нам показалось, по крайней мере.
Зато все остальные актёры были просто великолепны.
Перечислю всех в порядке производимого впечатления.
Особенно понравилась игра Джоанны Кристи. Образ Джил в её исполнении получился на редкость ярким и жизненным. И выглядит она на сцене намного лучше, чем на фотографиях. Поначалу, когда я увидел её фото, всё думал – ну неужели не могли покрасивее актрису найти? Но когда увидел её в жизни, оказалось, что она весьма привлекательна! И это ещё больше добавило очарования пьесе.
Далее я бы отметил Джанни Агата. Она играет судью Саломан и делает это великолепно.
Затем идёт Уилл Кэмп, исполняющий роль Наггета и всадника. Особенно запомнился он в роли всадника.
Следующей хочется отметить Габриэль Рэйди (Дора Стрэнг). Ей превосходно удалось передать все чувства, которые испытывает её героиня. Особенно затронуло то, как она пытается оправдаться, снять с себя вину, вместо того, чтобы признать её. И самое сильное место её роли, на мой взгляд, тот момент, когда она приходит в клинику к Алану и разговаривает с ним. Вернее, устраивает истерику.
Очень хорошо сыграл и Джонасан Кален – Фрэнк Стрэнг. Опять же особенно хорош он в сцене с Аланом – когда они встречаются в кино.
Роли медсестры и хозяина конюшни совсем маленькие, но даже эти актёры успевают произвести сильное впечатление своей игрой.
Жаль только то, что игрой всех этих замечательных актёров нельзя насладиться в полной мере, поскольку на сцене всё время присутствует Алан Стрэнг, а вот от него, действительно, нельзя отвести глаз ни на секунду!!! Потому что это, на самом деле. Нечто совершенно необыкновенное, И НИКАКИХ СЛОВ НЕ НАЙТИ, чтобы передать то впечатление, которое производит его игра! И получается так, что даже в тот момент, когда он просто сидит в стороне, и не участвует в диалоге, он реагирует на то, что происходит на сцене. И эта реакция – выражение глаз, мимика – просто неподражаемы. КАК ему удаётся выражать так легко столь разные чувства, настолько точно передавать все оттенки наисложнейших эмоций – просто уму непостижимо! Даже когда он играет сцену воспоминания на пляже, создаётся полное впечатление что это шестилетний ребёнок! Он настолько верно, правдиво, точно, передаёт все мысли, чувства, переживания Алана, что ему веришь сразу и безоговорочно. И прекрасно понимаешь этого подростка, проникаешься к нему небывалым сочувствием.
Единственный ужасный момент спектакля, который я НИКОГДА не смогу простить режиссёру – это те самые пресловутые 10 минут обнажёнки. Нет, сразу скажу – выглядит это НЕОБЫКНОВЕННО красиво! У Кристи весьма красивая грудь, да и вся фигура хороша. Дэн красив так, что в это просто невозможно поверить, и впечатляет с эстетической точки зрения даже представителей его пола. Представляю, насколько это должно впечатлять дам! Вообще вся сцена настолько эмоционально сильная, и НАСТОЛЬКО великолепно сыграна, что на эту самую обнажёнку просто не обращаешь внимания. Она кажется естественной, на ней невозможно сосредоточиться, настолько захватывают в этот момент чувства, которые переживает Алан. А кульминационный момент – когда он выкалывает глаза лошадям – это вообще невозможно передать, как это красиво! Дэн проявляет просто балетное мастерство. Никогда ещё не видел даже в балете такой пластики и такой красоты движения! Поэтому у меня, на самом деле, просто в голове не укладывается – КАК можно было увидеть спектакль, и писать все эти статьи – о сценах обнажения, о Гарри Потере и отдельных частях тела! КАКОЙ Гарри Поттер?!!!!! Там ничто и никак не напоминает его! Это – Алан Стрэнг и ТОЛЬКО Алан! И, разумеется, я даже мысли не могу допустить, что при просмотре последующих серий ГП кому-либо из посмотревших пьесу, даже в голову сможет прийти провести какие-то параллели и почувствовать какие-либо ассоциации. Я не могу поверить, что посмотрев спектакль, кто-то может думать об обнажёнке, а не об игре Дэна! Ещё раз повторю – просто в голове не укладывается!!!
НО! Вся красота этой сцены, вся её сила и эмоциональная насыщенность не меняет сути – без этой самой обнажёнки, разумеется, вполне можно было обойтись, как и ВСЕГДА и в кино, и в театре, и легко оставить его в джинсах – как это было сделано, например, в завершающей сцене первого действия, когда Алан рассказывает, как он катался ночью на Наггете. И совершенно не нужно было так ужасно позорить Дэна этой самой обнажёнкой.
И это его позор не может не расстраивать просто невероятно! Потому что ТАКОЙ актёр был рождён, явно, не для такого страшного позора! А то, что произошло дальше – только ещё больше усилило это чувство горечи.
Потому что после спектакля мы, разумеется, пошли на Руперт стрит, к Stage door, дабы получить автограф, отдать приготовленный подарок, и, разумеется, самое главное, разглядеть Дэна совсем вблизи. Всё это удалось Оле. Потому что мы подошли туда, разумеется, уже после окончания спектакля, и там стояла уже довольно внушительная кучка людей. А само пространство, отгораживаемое для Дэна для дачи автографов у театра достаточно маленькое. Так что довольно мало людей могут попасть в первый ряд, чтобы всё увидеть. Однако, Оле это удалось – миссия с передачей подарка и взятием автографа оказалась успешно выполненной. А вот у меня в первый ряд пробиться не получилось, и я не смог даже хоть как-то прилично сфотографировать Дэна. Зато получился его папочка. С нашим мешочком. Таким образом, факт вручения подарка оказался зафиксированным. Правда, удалось пообщаться с Дэном, особенно Оле. И мы могли оценить, НАСКОЛЬКО он приятен в общении! Всё оказалось именно так, как мы себе и представляли. Вернее, даже ещё лучше. Разумеется, мы на этом успокоиться не могли, и через день – накануне отъезда – уже 3 марта, подошли к театру заранее. И тогда уже мы заняли первый ряд, Оле удалось сделать отличные фотографии, и мы смогли как следует рассмотреть Дэна. Надо сказать, мальчик на редкость нефотогеничен и даже некиногеничен! На фотографиях и даже на видео и в фильмах он несравнимо хуже, чем в жизни.
Правда, разумеется, одет просто ужасно. Вся одежда старая, потрёпанная, всё время одна и та же. И папочка его оказался совершенно не таким, как мы себе представляли. Мы уже давно поняли, что его мамочка – та ещё штучка. Но про папу всегда думали очень хорошо. Потому что Дженна и Пейдж говорили о нём, как об очень приятном человек, похожем на Дэна. Но то, что мы видели и слышали, оказалось совершенно иным. Нам очень не понравилось, как он вёл себя с Дэном!
Ну вот, это вкратце мои впечатления. Скоро Оля закончит свой отчёт, и я его тоже вывешу. А пока – с удовольствием отвечу на все вопросы, если будут, и обсужу всё со всеми желающими.
поездка в Англию
---------------
Поездка в Англию.
Моя первая поездка в Англию напоминала экскурсию по книге «Эти странные англичане». Для меня всё было ново в течение этой поездки – начиная с первого в моей жизни полёта на самолёте и заканчивая погружением в англо говорящую среду. Но, конечно, самое главное это то, что поездка была очень познавательной и интересной. Во время неё я узнала очень много нового и накопила целый воз самых ярких впечатлений.
Особенно забавно и интересно, безусловно, было находить разницу в мышлении и психологии людей, познавать традиции и быт англичан.
Одно из самых интересных явлений в Лондоне – это многонациональность. Очень странное впечатление производит поездка в обычном общественном лондонском автобусе, где в конце салона сидят итальянцы, впереди французы, посередине русские и между всеми ними – затесавшиеся англичане. Но и на улицах люди не стесняются демонстрировать пестроту проживающих в Лондоне народностей, по бульварам и авеню люди ходят в индийских сари, чадрах и прочих национальных костюмах, и никто на это внимания не обращает. Ещё очень интересно, как англичане говорят в общественных местах – громко, как будто вещают со сцены, и поэтому сумасшедший гомон стоит в автобусах, метро и электричках. Но никто опять же не обращает на это внимание, и не слушает чужие разговоры. Ещё интересно, что в метро у них все читают газеты, и оставляют потом их на местах – это называются общественные газеты. А вообще Лондон – настоящая многонациональная столица, там всё пишется на нескольких языках, включая русский – русских там, между прочим, очень много.
И, конечно, в Лондоне великолепные достопримечательности и многочисленные удобства (простите за подробности, включая наличие чистых и легкодоступных общественных туалетов). Вообще в Англии буквально всюду чувствуется забота о людях, их комфорте. Но самое прекрасное, конечно, в Лондоне – это исторические и культурные памятники.
Мне удалось посмотреть только самые крупные из них – Тауэр, Вестминстер, собор св. Павла, Тауэрский мост, Уайт холл, Букингемский дворец, Трафальгарскую площадь, Национальную галерею, Монумент, Гайд и Сент – Джеймс парки. Всё было великолепно и очень интересно.
Теперь к главному – к пьесе «Эквус».
Надо сказать, было здорово, и просто волшебно, когда, пролетая уже над Англией и подлетая к Лондону, наш самолёт пошёл на снижение, и пушистые белые облака неожиданно расступились, и мы увидели множество небольших домиков с одинаковыми черепичными крышами – совсем как в начале второго фильма о Гарри Потере. Такое начало очень приятно согрело душу.
Но прибытие в аэропорт было, конечно, не совсем тёплым. Англичане очень строго следят за теми, кто к ним прилетает, ведь всем известно, как в Европе остро стоит вопрос с эмигрантами. В общем, пройти паспортный контроль у них не так уж просто, хотя не сказать, что с этим случаются большие проблемы, особенно, если знаешь язык хорошо. Но вот с языком как раз у нас были по началу проблемы. С непривычки трудно безостановочно говорить на иностранном языке и вечно за каким-то словом хочется сунуться в словарь. Правда, потом очень быстро осваиваешься, и становится очень легко обходиться без вылетающих из головы слов и сразу быстро формулировать ответы и вопросы. Но поначалу было не так просто.
В общем, на паспортном контроле нас стали спрашивать цель визита. Ясное дело, мы сказали, что приехали на пьесу. Нас спросили – что за пьеса. Мы ответили: «Эквус». Упоминание «Эквуса» не произвело никакого впечатления, и служащая их таможни никак не отреагировала на мой рассказ о том, как я люблю Шеффера, что «Эквус» это очень известная пьеса, которую ставили в 1973 году. Тогда, уже отчаявшись, я сказала, что очень люблю Дэниела Рэдклиффа, тупо добавив: Гарри Поттера. Вот добавлять ничего не потребовалось. До этого служащая, внимательно просматривавшая наши билеты и документы в отель, при имени Дэна встрепенулась, улыбнулась мне и, захлопнув все документы, быстро поставила печати и сказала: «Добро пожаловать в Англию!»
Покачав головой, я прошла через пропускные ворота, и мы отправились искать загородные поезда. В Лондон мы прибыли без проблем, но не сказать, что очень спокойно. Дело в том, что наш поезд не объявили, и мы сели в первый попавшийся, в общем, сели буквально наобум. Уже только в пути мы выяснили, что едем всё-таки туда куда надо, то есть в Лондон и даже на тот вокзал («Кингз Кросс»), на который мы купили билеты. Для уточнения – от нашего аэропорта Гэтвика до Лондона 60 км, и поезда ходят на два вокзала – «Викторию» и «Кингз Кросс». Думаю, наш выбор вокзала понятен, к тому же он был просто ближе к нашему отелю, который располагался на Пэддингтоне. В общем, из этой электрички мы рапортовали в Россию друзьям фразой: «Всё, мы сели в поезд, куда-то едем, может, даже в Лондон».
До отеля добрались нормально, заселились в номера, где всё было по высшему разряду. Отель у нас был маленький, но в центре города, всего 1 минута от метро, куча автобусов – два или три шли прямо до Гилгудского театра. В общем, всё было замечательно.
Билеты решили сходить выкупить в первый день, хотя наш спектакль был на следующий день, и решили дойти до театра пешком, чтобы заодно посмотреть город. Шли медленным шагом, фотографируя «каждый кустик» (так назвали мои фотографии, сделанные на телефон), и заодно, открыв рты, рассматривали Лондон. В общем, дорога у нас заняла полтора часа. Нам нужно было пройти Праэйд стрит, на продолжении которой (Кроуэн роуд) был наш отель, потом свернуть на Эдгвейр роуд, затем на Оксфорд стрит (на этом повороте, между прочим, располагается Одеон, где проходят все премьеры ГП), затем с Оксфорд стрит повернуть на Реджент стрит и там, дойдя до Пикадили Сёркус, отклониться на улочку, где располагался Гилгуд. Огромную афишу было видно ещё с Пикадили Сёкуса, так что сам театр вообще найти не составляло никакого труда. Билеты мы также благополучно выкупили и поехали домой.
На следующий день мы с утра отправились в Вестминстер, посмотрели Биг Бэн, Лондонский мост, само аббатство, прокатились на колесе Обозрения и засняли панораму Лондона. Спустившись с колеса, погуляли по набережной, посмотрели на Уйат холл, садик перед ним и прогулялись до Трафальгарской площади. Там зашли в Национальную галерею и посмотрели экспозицию. Вход туда бесплатный, и очень много всего интересного и красивого мы там увидели. Я, например, наконец-то посмотрела на свою любимую картину Веласкеса – «Туалет Венеры», ещё много картин Рубенса и Ван Дейка, 2 знаменитейших портрета Ришёльё, один из которых тройной, и очень красивую Мадонну. После галереи мы зашли в обувной магазин, где я себе купила две пары туфель за смешные деньги и очень довольная вернулась в отель.
Вечером, заранее, мы выехали в театр, снова побродили вокруг, пофотографировали афиши, купили программки и, наконец, были запущены в сам зал. Мы сидели во втором ряду партера (ряд «С» stalls), в середине, под самой сценой. От актёров мы были на расстоянии не больше пары метров, так что всё видели прекрасно.
С пониманием текста у нас, несмотря на опасения, сложностей почти не возникло, хотя первые несколько минут монолога Гриффитса (то есть Дайзета) я была в полном ужасе от того, как невнятно он говорил, и я всерьёз запаниковала, не разобрав почти четверть слов! Но потом, с выходом других действующих лиц, всё стало замечательно. Но об этом позже.
Во-первых, нас запустили в зал одними из первых, и мы сели перед самой сценой, которая находилась в зловещем синеватом сумраке, на стенах висели металлические маски лошадей, которые были подвешены на закрытых и расположенных по кругу стойлах. Посередине располагалась прямоугольная (позже выяснилось, что вращающаяся) платформа с кубами, которые были расставлены по углам. Надо всем этим располагались пресловутые места на сцене, которые напоминали судейские скамьи. Но, на самом деле, с них были видны только спины актёров и единственное, что можно было там сделать, это, как я заметила, только плюнуть вниз. Но, а если серьёзно, мы совсем не пожалели, что нам не достались эти места.
Сам театр оформлен в стиле барокко – с золотой лепниной, ложами, ярусами и красным бархатом кресел. Минут через пять после того, как мы расселись и огляделись, зал стал заполняться зрителями. Надо сказать, что контингент зрителей оказался вовсе противоположным тому, что ожидалось. На спектакль, в основном, пришли люди от 30 до 50 лет, хотя были и старше, много было зрителей лет 60. Молодых людей было не много. Моих ровесников я насчитала всего 5 человек (может, по залу ещё была молодёжь, но я не разглядела). Остальные были значительно старше.
Ожидая начала спектакля, я невольно прислушалась к разговорам окружающих людей. Почти все говорили фразы: «Когда пьесу ставили в прошлый раз», «Когда я смотрел её в 73 году», «Постановка 76 года в Париже была…» и так далее. На самом деле, я была удивлена этим. Рядом со мной сидела французская пара – тоже около тридцати пяти - сорока лет, и обсуждала постановку в Париже и новые декорации.
Зал заполнился довольно быстро, погас свет, и синяя подсветка сцены показалась ещё более зловещей. Заиграла просто пробирающая дрожь музыка, и из стойл вышли на имитирующих подковы железных платформах актёры, облачённые в обтягивающие коричневые трико. Они надели на головы металлические лошадиные маски, которые раньше висели на стойлах. Двигались актёры плавно, поразительно реалистично передавая движения лошадей.
Потом из темноты, совершенно неожиданно, вышел Дэн, одетый только в джинсы и ботинки. Меня буквально парализовал его агрессивный, страшный, очень злой взгляд. Мне стало страшно, и моя мысль, несмотря на то, что я читала пьесу, была: «Боже, это какой-то маньяк!» Он оглядел зал и медленно повернулся к одной из лошадей, которая, как стало потом ясно, была Наггетом (в русском переводе Самородок). Наггет подошёл к Дэну, и тот нежно, волнующе, действительно сексуально обнял его одной рукой, отвернувшись от зала и склонив голову на плечо Наггету. Они замерли так. И зал тоже замер.
На сцену вышел Гриффитс (он играет одного из главных персонажей пьесы, психиатра по имени Дайзет), и начал читать великолепный философский монолог, ставящий все вопросы пьесы. Я читала пьесу и внимательно слушала Гриффитса, но он говорил так невнятно, что я с трудом разбирала шутки, которые он выдавал. Хотя сам монолог был очень уместен и красив. Он описывает то, что происходило на сцене между человеком и лошадью.
Во время монолога сначала ушли остальные лошади, потом сцену покинули Дэн с Наггетом, Дэн увёл его. Монолог Дайзета прервала судья Хейзер Сэломон. Её играет Дженни Агат, которая, между прочим, играла в первой постановке Эквуса Джил. Но и в роли судьи она неподражаема.
Её героиня просила помощи у Дайзета, она просила, в качестве дружеского одолжения, чтобы Дайзет помог 17 летнему мальчику избежать пожизненного заключения за то, что тот ослепил шесть лошадей. Именно в этом диалоге впервые прозвучал проступок, который совершил Алан Стрэнг. И это было ужасно, несмотря на то, что я уже это знала, и это было совершенно непонятно – зачем же он это сделал.
Дайзет согласился без собой охоты, просто из дружеских чувств к судье Хейзер. В этот момент мне понравилась игра Гриффитса. С приходом Агаты я стала понимать его гораздо лучше, и даже поняла все его шутки.
Затем на сцене снова появился Дэн, которого привела медсестра. На этот раз он был одет в футболку с коротким рукавом и всё в те же джинсы и ботинки на липучках. Но теперь он выглядел абсолютно не так. Он был совершенно зажат, и его взгляд был остановившимся и пустым. Он не отвечал на приветствие Дайзета, на его вопросы (типа полное имя, сколько лет). На всё это Алан молчал и стоял неподвижно, как бесчувственная статуя. И вдруг, так, что весь зал вздрогнул от неожиданности, он громко и с надрывом, даже почти со злостью, вызовом и обвинением, в общем, вкладывая в это очень сильные эмоции, запел… рекламный ролик. По залу прошёл нервный смешок. Дайзет тоже изумился и продолжил пытаться с ним поговорить. Алан ещё раз повторил то же самое. Когда он пел, он вовсе не выглядел бесчувственным, наоборот, эмоции просто переполняли его, но, только заканчивая, он снова становился зажатым, движения, точнее поза, в которой он стоял, механической, и взгляд снова становился остекленевшим. Вместо ответа на следующие вопросы Дайзета Алан запел другую песенку – уже про Мартини (первая была про шоколад). Дайзет, иронизируя, сказал, что эта ему понравилась больше, но тогда Алан запел ещё раз первую песню. Тогда Дайзет заметил, что он ошибся, и эта песня ему понравилась всё-таки больше. Алан, явно рассердившись, вовсе замолчал. После этого медсестра увела его в палату. То есть, на один из кубов на втором плане. Медсестра сцену покинула совсем.
Надо сказать, спел Дэн очень интересно, не слишком мелодично, а так, как надо –
драматично, прочувствованно и резко. И эти глупые, какие-то даже пошлые слова рекламного ролика, вовсе не вяжущиеся с тем, что он в них вкладывал, слышались просто потрясающе. Это было очень здорово. Шокирующе и здорово.
Потом Дайзет рассказал про странный сон, и этот монолог Гриффитса снова был не слишком понятен, хотя и там были забавные места в тексте. С приходом судьи я снова испытала огромное облегчение, и снова всё стало понятно. Они говорили об Алане Стрэнге, и сон, который рассказывал Гриффитс, ярче указывал на то воздействие, которое успел оказать на Дайзета Алан, и на весь зал Дэн. Дайзет говорил, что ещё ни у кого он не видел такого взгляда, и что во сне у тех жертв, которых он резал - (сон был про жертвоприношение), было лицо Стрэнга.
Это очень показательное место и действительно понятно, что весь зал вместе с Дайзетом, выслушав рекламный ролик(!) почувствовал свою вину, ужас и сострадание к этому подростку.
Дальше диалог идёт уже втроём, в нём участвует Алан, и потом на сцене впервые появляются его родители, которые в воспоминании Алана ссорятся из-за того, разрешать или нет, сыну смотреть телевизор. Отец категорически запрещает, говорит, что это вредно, что это развращает, и что Алан должен читать книги, а мать говорит, что в телевизоре нет ничего плохого, и что все его смотрят. Алан умоляет не трогать телевизор, но отец настаивает на том, что в его доме он не потерпит телевизора и возвращает его в магазин. Уже из этого диалога понятно, что так было со всем. Позже выясняется, что и с религией, точнее, в первую очередь с ней.
Опять же пронизывая разговор Дайзета и Хейзер, показан ещё один диалог психиатра с Аланом. Он касался знания истории. Алан сказал, что готов поспорить, что знает историю лучше Дайзета, и стал спрашивать того о королях, и, не получая ответа от него, он, ликуя, сам отвечал на свои вопросы. Пока не дошло дело до фразы «Религия это опиум для народа», Дайзет знал, кто это сказал, в отличие от Алана, и так это всё прекратилось, потому что Алан слышал эту фразу только от отца.
В этом месте Дэн выглядел настоящим ощетинившимся, агрессивно защищающимся подростком, протестующим против вечной правоты взрослых и радующимся, когда взрослый не может ответить на его вопрос. И это было очень здорово, очень реалистично и очень знакомо. В этом же диалоге проскальзывает отношение Алана к матери – он её уважает и гордится тем, что она бывшая школьная учительница. Отец Алана работает в типографии.
В следующей сцене Дайзет нанёс визит родителям Алана и выяснил основные факты, которые проливали свет на то, с чего всё началось. Он узнал диаметральное отношение родителей к религии – мать очень религиозна, отец ярый атеист, сторонник старых взглядов. Ещё Дайзет узнал, что Алан всегда очень любил лошадей.
Пока не было отца, мать рассказала Дайзету про любимую картинку Алана, которая висела над его кроватью – изображение белой лошади, выглядывающей в ворота. Опять же выяснилось, что раньше на месте этой картинки висело любимое изображение Христа(!), но в 12 лет мистер Стрэнг отобрал её у сына и выкинул. И Алан, несмотря на то, что не был плаксивым ребёнком, рыдал днями, и, чтобы его как-то успокоить, мистер Стрэнг подарил ему картинку лошади, которую печатал в своей типографии.
Когда мать рассказывала про картинку и сказала, что лошадь звали Принц, в её монолог встрял Алан и, вскочив на ноги, как бы встав на кровати (на самом деле на кубе), совершенно детским голосом стал спрашивать её о Принце и попросил поговорить так, как будто это говорил Принц. И она изобразила Принца, а Алан засмеялся от восторга.
Дальше пришёл мистер Стрэнг и рассказал много о вреде религии, а потом произнёс великолепную фразу: «Все проблемы в мире от извращённого секса». Тут уже Дайзет спросил, а кто рассказывал Алану об этом, то есть о сексе. Отец никогда не говорил «просто не считал нужным» этого делать, а мать рассказала, что это биологический факт и ещё сказала, что любовь должна быть дарована Богом, что нужно готовить себя к более важным делам в жизни.
Вообще мать постоянно читала Алану отрывки из Библии, и там было много эпизодов, посвящённых лошадям. Плюс к этому она рассказывала ему историю про Принца и про единственного юношу, который мог оседлать этого коня. Она же рассказала ему про слово Эквус. Отец ещё добавил, что Алан был очень близок с матерью, а она его поощряла во всём, приобщала к религии, но вовсе не обучала его таким вещам, как, например, письму. Ещё из предыдущих слов Алана выяснилось, что мать привила ему богобоязненность и постоянно говорила: «Господь наблюдает за тобой».
В общем, из разговора с родителями выясняется очень много. Сам разговор сделан очень хорошо, родители (особенно мать) играют просто превосходно.
Дальше снова заиграла зловещая музыка, была показана ночь, и как Алану снился кошмар. Он метался во сне, эхом крича «Эк!.. Эк!.. Эк!..» Его разбудил Дайзет.
Как бы на следующий день происходит следующий разговор. Когда Алан приходит, Дайзет начинает спрашивать, часто ли Алан видит сны, на что Алан отвечает: «А вы?» Дайзет замечает, что это его обязанность задавать вопросы, а Алан: «Почему?» И на следующий вопрос снова: «А вы?» И «Я буду отвечать только, если вы будете». Дайзет соглашается. Он спрашивает, часто ли Алан видит сны, бывают ли они особенные. Алан отвечает да, на второй вопрос – нет, и всё это заканчивает вопросом: «А вы?». Когда Дайзет спрашивает, о чём был последний сон Алана, тот говорит, что не помнит, но просит Дайзета ответить, а о чём был у него. Дайзет отвечает: «Я режу детей». Алан улыбается. Зал фыркает.
Потом Дайзет спрашивает, какое первое воспоминание Алана о лошади, Алан говорит, что не помнит. Он спрашивает Дайзета, женат ли тот, и Дайзет отвечает, что да, хотя видно, что этот вопрос выводит его из себя. Тогда Дайзет спрашивает Алана, что такое «Эк», и Алан вместо ответа снова начинает петь самый первый рекламный ролик. Тогда Дайзет собирается прогнать Алана. Тот возмущается, говорит, что это незаконно, но Дайзет говорит, чтобы он уходил.
Алан делает несколько шагов к выходу, и неожиданно тихо говорит: «На пляже…» Дайзет переспрашивает: «Что?» Алан отвечает: «На пляже я впервые увидел коня». И сразу становится ясно, насколько на самом деле Алану хотелось, чтобы Дайзет его выслушал, насколько ему это было нужно. И, несмотря на то, что это очень трудно, он рассказывает своё первое воспоминание о лошади.
Алан прыгает на пол и сгребает руками воображаемый песок. Ему только шесть лет, и это поразительно, насколько в это верится. На сцену выходит всадник (раньше он играл Наггета), и предлагает Алану покататься на лошади. Алан просто в восторге от лошади, он соглашается покататься и забирается на плечи к всаднику. Тот начинает ходить вокруг платформы, всё убыстряя ход. Алану невероятно нравится поездка, ему нравится чувствовать под собой такую силу, которая подчиняется ему, и что он может поехать куда угодно… Алан просит ехать быстрее, он смеётся, улыбается по-настоящему счастливо, по-детски. Вот это была настоящая фантастика! Я просто чуть со стула не упала, когда увидела, как Дэн улыбался – это была такая же детская искренняя и счастливая улыбка, как в Дэвиде Копперфилде! У меня возникло полное ощущение, что это действительно маленький мальчик, который впервые едет на лошади.
Но тут прибегают родители Алана, и отец с криком: «Это опасно!» грубо стаскивает, просто срывает Алана с лошади так, что тот падает, больно ударяясь коленкой. Родители начинают ругаться с наездником, тот говорит, что с мальчиком же ничего не случилось, но отец и слушать ничего не желает.
Между прочим, ещё насчёт всадника - Наггета. Он особенно хорош в роли всадника, такой обаятельный, насмешливый и гордый. В общем, он просто замечательно играл. И его ответы на истерику мистер Стрэнга были очень остроумны. В общем, отец Алана, окончательно выведенный из себя невозмутимостью всадника, кричит, что таких надо сажать в тюрьму, что он хулиган. Алан жалобно, беззащитно и совсем как ребёнок кричит: «Прекратите это!» Но родители не слушают, всадник уезжает.
На этом рассказ заканчивается. На последующий вопрос Дайзета Алан отвечает, что больше никогда не ездил на лошади (хотя видно, что это не правда, и говоря это, Алан старательно отворачивается). Тогда Дайзет даёт Алану диктофон и просит его записать на него то, что он захочет сказать. Алан говорит, что это глупо, но всё же берёт диктофон.
Затем приходит мать Алана. Она не хотела увидеться с сыном, она хотела поговорить с Дайзетом. Она подробнее рассказала про ту картинку с лошадью, которая висела в комнате Алана и про то, что до этого её место заменяла картина страдающего Христа. Потом она ушла, сказав, что потом как-нибудь придёт к Алану без мистера Стрэнга.
После матери к Дайзету приходит владелец конюшни. Он, конечно, считает, что Алану место в тюрьме, он до глубины души потрясён случившимся. Но, ещё он рассказывает, что Алан был замечательным, просто идеальным и очень усердным работником. Но никогда не ездил на лошадях, что очень удивляло мистера Дэлтона. Но ещё мистер Дэлтон стал подозревать, что кто-то ночью выводил коней из стойл, потому что с утра они были потными, а стойла чистыми. Ещё мистер Дэлтон сообщает, что Алана в конюшни привела работать девушка по имени Джил Мэйсон. На этом он уходит.
После этого Дайзет прослушивает запись на диктофон, которую сделал Алан. Её также, естественно, разыгрывает Дэн. И это очень сложный и интересный монолог. В нём Алан признаётся, что его первая поездка на лошади была очень волнующей – сексуальной. Ему невероятно понравилось чувство контроля, пот, стекающий по бокам лошади, огромные губы коня… И ещё Алан упомянул уздечку, которая была надета на лошади. Он думал, что это очень больно. Он буквально сам чувствовал эту боль. И ещё в этом монологе Алан признаётся, что мечтал бы быть ковбоем, потому что они свободны, и очень странная, западающая в память фраза: «Готов поспорить, они сироты!» Это было очень драматично.
Потом приходит отец Алана и рассказывает о том, как застал сына за молитвой, в прямом смысле за молитвой, обращённой к Принцу, изображённому на картинке, которая висела в комнате Алана. Он по примеру библейских текстов (подобие колен Израилевых) называл родословную Эквуса, называя его к тому же сыном единородным, которому на страдания давалась в русском переводе - Дзынь-дилень (уздечка)(!). Потом Алан брал в рот верёвку и вешалкой бил себя, находясь в чём-то сродни, даже очень сродни религиозному экстазу. Это Дэн изображал жестами, но так реалистично, что было просто жутко на это смотреть. Во время действа Алан несколько раз произносит имя Эквус, и Дайзет понимает, что «Эк!..» это значило именно Эквус. Закончив свой рассказ о том, что он увидел в комнате сына, мистер Стрэнг говорит, что во всём виновата религия, а на вопрос Дайзета, говорил ли он об этом происшествии с сыном, отвечает, что нет, и единственное что он сделал, это покашлял и ушёл к себе в комнату, спугнув Алана.
После этого Алан приходит на следующий приём к Дайзету, тот снова спрашивает его разные вещи. Например, он спрашивает, как Алан попал на конюшню. Алан отвечает, что встретил кое-кого в том магазине, где он работал. Это был магазин электроприборов. Дайзет спросил Алана, нравилось ли ему работать там, на что Алан с сарказмом отвечает, что это было неплохо, что ему нравилось, и единственный минус его работы был в том, что «можно свихнуться». Дальше разыгрывается сценка, демонстрирующая эту самую работу. Актёры, не задействованные в сцене (медсестра, хозяин конюшни, родители Алана) кидают ему реплики, изображая покупателей. Дэн быстро отвечает всем, явно разрываясь, и это выглядело очень забавно и реалистично. А потом… появляется Джилл.
Джоанна Кристи в жизни оказалась гораздо симпатичней, чем на фотках, очень обаятельной и привлекательной, и играла она просто замечательно.
Итак, Джил заходила в магазин за машинкой для стрижки лошадей, и Алан смотрел на неё, открыв рот. Джил его узнала и сказала, что видела, как он наблюдал за лошадьми. Сразу стало понятно, что Алан ей очень понравился, и она стала спрашивать, ищет ли он работу. Когда речь заходила о лошадях, Алану едва удавалось скрыть собственный восторг. И, конечно, он с огромной радостью согласился работать по выходным в конюшнях. Джил осталась этим очень довольна.
Она повела его на конюшню, где мистер Дэлтон рассказал Алану, что тот должен делать. Мистер Дэлтон был явно доволен появлением нового работника, и ещё он сказал, чтобы Алан по всем вопросам обращался к Джил, чему та опять же была очень рада.
Потом Джил с мистером Дэлтоном ушли, оставив Алана наедине с лошадьми. Он с огромным наслаждением стал чистить Наггета, а Дайзет стал задавать Алану вопросы. О том, было ли это здорово, чистить лошадей, на все их Алан отвечал – так себе, хотя было видно по его действиям, что это ему очень приятно, что он просто в восторге от этого.
Дальше Дайзет спросил Алана о Джил. На все вопросы о ней, Алан также не отвечал, точнее отвечал – так себе, никак… Тогда Дайзет стал настаивать, чтобы Алан сказал, и Алан разозлился. «Скажи мне, скажи мне, скажи мне!.. Прямо как отец!»
Дайзет был смущён этим всплеском раздражения и, извинившись, хотел продолжить разговор. Но Алан, явно ещё рассерженный отвечал, что теперь его очередь задавать вопросы, и он стал спрашивать Дайзета о его жене. О том, почему у Дайзета нет детей, «вы с ней не трахаетесь?»… Эти вопросы были грубыми и мстительными, и они ужасно вывели Дайзета из себя, поэтому он прогнал Алана, который перед уходом хотел взять сигареты, но Дайзет не дал ему и выгнал из своего кабинета.
В этом моменте Дэн выглядел озлобленным, мстительным, жестоким, проницательным и… беззащитным, а потому очень вызывающим сочувствие. Именно в этих вспышках особенно видно, насколько ему плохо и насколько к нему несправедливы. И это действительно так.
Выгнав Алана, Дайзет обращается к судье Хейзер. Он говорит, что Алан – «злобный маленький ублюдок», причём очень проницательный и находчивый.
Действительно, Алан сразу раскусил Дайзета, выспросил у всех в больнице про его жену… в общем, Алан на самом деле затронул самую больную тему своего психиатра. И Дайзет судье, как своему другу, начинает рассказывать о своей жене. О том, что они несовместимы, что она ограниченная, глупая женщина, «ручное домашнее чудовище». И судья Хейзер замечает, что если кто и злобен, так это сам Дайзет. Он этого и не отрицает. Он рассказывает, что они с женой, живя в одном доме, будто находятся на разных планетах, совершенно не понимая, и даже не пытаясь понять друг друга. Дайзет каждый вечер дома листает свои альбомы о Греции, на одном из остров, на котором он провёл самую счастливую ночь в своей жизни. Закончив свои откровения, Дайзет вновь возвращается к Алану и говорит, что тот будто хочет спастись от него и спрашивает судью, что же она хочет, чтобы он сделал с Аланом. Судья Хейзер отвечает – вернуть в нормальную жизнь. «Счастье в глазах ребёнка – это нормально!» Дайзет делает вид, что не понимает, что это значит и, несмотря на то, что соглашается это делать, когда Хейзер уходит, повторяет несколько раз «Нормальный!.. Нормальный!..»
Якобы на следующий день Алан снова приходит к Дайзету, пребывая в подавленном настроении. Дайзет говорит, что сожалеет о случившемся накануне, и Алан отвечает, что это было глупо – то, что он говорил. Таким образом, они примиряются. Дайзет спрашивает, как Алан себя чувствует, тот выглядит явно нездоровым, по всей видимости, из-за кошмаров. Тогда Дайзет предлагает Алану сыграть «в игру». Эта игра заключается в том, чтобы закрывать и открывать глаза, сконцентрировавшись на одной точке. Алан соглашается. Дайзет начинает стучать по столу ручкой и читать монолог о «нормальности». В этом монологе Дайзет протестует против этого понятия. Во время этого монолога Дэн продолжает открывать и закрывать глаза. Прочитав монолог, Дайзет возвращается к Алану и усыпляет его с помощью гипноза, а затем начинает задавать ему разные вопросы.
Дайзет спрашивал Алана о том, что было на пляже, уточняя, как тот якобы мысленно общался с лошадью, о том, как Алан молился в своей комнате, когда его видел отец, о том, что он чувствовал при этом. Алан рассказал много о своих… представлениях, можно сказать, своей религии – о своём Боге, об Эквусе – действительно воплощении Христа, о Его Отце, пославшем Его (Эквуса) искупить грехи людей(!). Дайзет спросил про конюшни, спросил, были ли они для Алана храмом(!), и Алан ответил, что да. Также Алан сказал, что Эквус говорил ему, что он должен оседлать его и скакать без оглядки всю ночь, и тогда они станут единым целым. Алан сам учился верховой езде, наблюдая за другими. Дайзет предположил, что Эквус помог Алану, на что тот ответил, что тот не помогал ему и назвал это – Законом Безразличия(!). Тогда Дайзет попросил показать, как Алан ездил на лошадях ночью.
Это происходило по выходным, раз в три недели, чтобы не привлекать внимания. Все его действия в эти походы были продуманы до мелочей – Алан украл ключ от конюшен и сделал дубликат, чтобы стука копыт не было слышно, у коня были Сандалии Величия (мешки на копытах), Алан надевал на коня уздечку – Дзынь-дилень, но не надевал седла, а затем вёл его в поле.
Алан брал на эти прогулки разных лошадей, так как верил, что Эквус есть в каждой лошади, но всё же любимым конём у него был Нагетт. Именно на нём он демонстрировал Дайзету своё ночное путешествие.
Итак, приведя Нагетта на поле, Алан давал ему сахар, говоря, что тот съедает его грехи(!). После этого Алан рассказывает, как начинает раздеваться.
В пьесе Дэн сначала снимает футболку, потом ботинки и носки и когда Гриффитс спрашивает его, он говорит, что снимает всю одежду. На самом деле, он остаётся в джинсах. После этого он подходит к Нагетту и начинает ласкать его, гладит его шкуру, касается его везде… Это одновременно и трогательно, и волнующе, и красиво. Дэн показывает нам смесь благоговения, восхищения и удовольствия, и мы невольно проникаемся этими чувствами, которые заставляют нас наблюдать за происходящим, затаив дыхание. Затем Дэн садится на коня. Для этого он перед этим прикрепил на Нагетта специальные верёвки, спущенные сверху, похожие на стремена, и только после этого он, просунув ноги в «стремена», забирается на спину к актёру, игравшему Нагетта и наездника.
Именно тут начинается всё самое интересное. В монологе Алан рассказывает, какие ощущения он испытывал во время поездок, о том, что шерсть коня будто была покрыта тысячами маленьких кинжалов, впивавшихся в голое тело, и когда Дэн произнёс эти слова, вздрогнув от боли, у меня побежали мурашки.
Потом он произносит ритуальные слова торжественным голосом, будто это молитва, называя себя – королём всадников, а Эквуса – Рабом Божьим. Эти слова звучат очень сильно, как любые слова, подкреплённые сильной верой, которую просто шокирующе реалистично изображает Дэн.
Затем они трогаются с места – это изображается очень интересно. Остальные лошади начинают крутить платформу, придавая ей ускорение, а стоящий посередине этой вращающейся платформы Нагетт с Дэном на плечах переступает с ноги на ногу, также разгоняя платформу. Потом лошади уходят, и платформу уже раскручивает один Наггет, всё убыстряя темп.
Тем временем всё это сопровождает монолог Алана. Он полностью увлечён бешеной скачкой. Он в восторге, в экстазе от тех ощущений, которые он испытывает. Он верит, что борется со всеми своими врагами, он ощущает себя сильным, непобедимым властелином, он хочет мчаться быстрее ветра, и ему страстно хочется слиться с конём, стать единым целым с ним…
Он повторяет одни и те же слова несколько раз, вкладывая в них такой чудовищный всплеск эмоций, что просто кружится голова. Приходя в полнейший экстаз, Алан кричит: «Хэ-хей! Хэ-хей!» В этот момент скачка достигает своей кульминации, и Алан, раскинув руки, кричит: Амен!..
Потом меркнет свет, и первое действие заканчивается.
Сначала идет отзыв брата (Алекса), затем сестры (Ольги). Продолжение ее рассказа в комментах, здесь не помещается=) Тем, кто не читал пьесу, советую начать него, сама пьеса там подробно описана.
Эти их впечатления уже выкладывались в дневнике Алекса, я привожу в том же виде=)
раз
Ну вот, наконец-то имею совесть и выкладываю свой отчёт о спектакле.
Прежде всего, ещё до спектакля мы отметили, что контингент зрителей был как раз таким, как мы и ожидали. То есть средний возраст был примерно лет 45. Девушек лет 17 мы видели в зале всего 5. Так что можно с уверенностью сказать, что НЕ фанаты ГП делают сборы в данном случае.
Места у нас были отличные – второй ряд – С – там ряды почему-то начинаются с В – самая середина. Первый ряд расположен практически вплотную к сцене, кресла рядов сдвинуты друг относительно друга так, что смотришь как раз между сидящими впереди. Так что видно всё было просто замечательно – можно было рассмотреть всю мимику, даже выражение глаз актёров.
Сам спектакль произвёл сильнейшее впечатление. На мой вкус, это, определённо, лучшая театральная постановка, намного превосходящая всё, что я видел в своей жизни. А видел я не мало, т. к. театр, как известно, очень люблю. Там превосходно всё – игра актёров, работа режиссёров, даже декорации – хотя они вообще-то не в моём вкусе, но в данном случае это именно то, что надо! На самое главное, разумеется, это работа актёров. Сейчас расскажу обо всех по порядку.
Единственным, кто нас очень сильно разочаровал, был Гриффис. Во-первых, у него отвратительная дикция, так, что я не понимал половину из того, что он говорил. Особенно в монологах. В диалогах, правда, было несколько проще. Во-вторых – ну дядюшка Вёнон, и всё тут! Раза три за спектакль был один к одному момент из второго фильма, в гостиной Дёслей: «Мы кормили тебя со своего стола»! А в остальном – две-три интонации, которые он пускал по кругу на протяжении всей роли. Так нам показалось, по крайней мере.
Зато все остальные актёры были просто великолепны.
Перечислю всех в порядке производимого впечатления.
Особенно понравилась игра Джоанны Кристи. Образ Джил в её исполнении получился на редкость ярким и жизненным. И выглядит она на сцене намного лучше, чем на фотографиях. Поначалу, когда я увидел её фото, всё думал – ну неужели не могли покрасивее актрису найти? Но когда увидел её в жизни, оказалось, что она весьма привлекательна! И это ещё больше добавило очарования пьесе.
Далее я бы отметил Джанни Агата. Она играет судью Саломан и делает это великолепно.
Затем идёт Уилл Кэмп, исполняющий роль Наггета и всадника. Особенно запомнился он в роли всадника.
Следующей хочется отметить Габриэль Рэйди (Дора Стрэнг). Ей превосходно удалось передать все чувства, которые испытывает её героиня. Особенно затронуло то, как она пытается оправдаться, снять с себя вину, вместо того, чтобы признать её. И самое сильное место её роли, на мой взгляд, тот момент, когда она приходит в клинику к Алану и разговаривает с ним. Вернее, устраивает истерику.
Очень хорошо сыграл и Джонасан Кален – Фрэнк Стрэнг. Опять же особенно хорош он в сцене с Аланом – когда они встречаются в кино.
Роли медсестры и хозяина конюшни совсем маленькие, но даже эти актёры успевают произвести сильное впечатление своей игрой.
Жаль только то, что игрой всех этих замечательных актёров нельзя насладиться в полной мере, поскольку на сцене всё время присутствует Алан Стрэнг, а вот от него, действительно, нельзя отвести глаз ни на секунду!!! Потому что это, на самом деле. Нечто совершенно необыкновенное, И НИКАКИХ СЛОВ НЕ НАЙТИ, чтобы передать то впечатление, которое производит его игра! И получается так, что даже в тот момент, когда он просто сидит в стороне, и не участвует в диалоге, он реагирует на то, что происходит на сцене. И эта реакция – выражение глаз, мимика – просто неподражаемы. КАК ему удаётся выражать так легко столь разные чувства, настолько точно передавать все оттенки наисложнейших эмоций – просто уму непостижимо! Даже когда он играет сцену воспоминания на пляже, создаётся полное впечатление что это шестилетний ребёнок! Он настолько верно, правдиво, точно, передаёт все мысли, чувства, переживания Алана, что ему веришь сразу и безоговорочно. И прекрасно понимаешь этого подростка, проникаешься к нему небывалым сочувствием.
Единственный ужасный момент спектакля, который я НИКОГДА не смогу простить режиссёру – это те самые пресловутые 10 минут обнажёнки. Нет, сразу скажу – выглядит это НЕОБЫКНОВЕННО красиво! У Кристи весьма красивая грудь, да и вся фигура хороша. Дэн красив так, что в это просто невозможно поверить, и впечатляет с эстетической точки зрения даже представителей его пола. Представляю, насколько это должно впечатлять дам! Вообще вся сцена настолько эмоционально сильная, и НАСТОЛЬКО великолепно сыграна, что на эту самую обнажёнку просто не обращаешь внимания. Она кажется естественной, на ней невозможно сосредоточиться, настолько захватывают в этот момент чувства, которые переживает Алан. А кульминационный момент – когда он выкалывает глаза лошадям – это вообще невозможно передать, как это красиво! Дэн проявляет просто балетное мастерство. Никогда ещё не видел даже в балете такой пластики и такой красоты движения! Поэтому у меня, на самом деле, просто в голове не укладывается – КАК можно было увидеть спектакль, и писать все эти статьи – о сценах обнажения, о Гарри Потере и отдельных частях тела! КАКОЙ Гарри Поттер?!!!!! Там ничто и никак не напоминает его! Это – Алан Стрэнг и ТОЛЬКО Алан! И, разумеется, я даже мысли не могу допустить, что при просмотре последующих серий ГП кому-либо из посмотревших пьесу, даже в голову сможет прийти провести какие-то параллели и почувствовать какие-либо ассоциации. Я не могу поверить, что посмотрев спектакль, кто-то может думать об обнажёнке, а не об игре Дэна! Ещё раз повторю – просто в голове не укладывается!!!
НО! Вся красота этой сцены, вся её сила и эмоциональная насыщенность не меняет сути – без этой самой обнажёнки, разумеется, вполне можно было обойтись, как и ВСЕГДА и в кино, и в театре, и легко оставить его в джинсах – как это было сделано, например, в завершающей сцене первого действия, когда Алан рассказывает, как он катался ночью на Наггете. И совершенно не нужно было так ужасно позорить Дэна этой самой обнажёнкой.
И это его позор не может не расстраивать просто невероятно! Потому что ТАКОЙ актёр был рождён, явно, не для такого страшного позора! А то, что произошло дальше – только ещё больше усилило это чувство горечи.
Потому что после спектакля мы, разумеется, пошли на Руперт стрит, к Stage door, дабы получить автограф, отдать приготовленный подарок, и, разумеется, самое главное, разглядеть Дэна совсем вблизи. Всё это удалось Оле. Потому что мы подошли туда, разумеется, уже после окончания спектакля, и там стояла уже довольно внушительная кучка людей. А само пространство, отгораживаемое для Дэна для дачи автографов у театра достаточно маленькое. Так что довольно мало людей могут попасть в первый ряд, чтобы всё увидеть. Однако, Оле это удалось – миссия с передачей подарка и взятием автографа оказалась успешно выполненной. А вот у меня в первый ряд пробиться не получилось, и я не смог даже хоть как-то прилично сфотографировать Дэна. Зато получился его папочка. С нашим мешочком. Таким образом, факт вручения подарка оказался зафиксированным. Правда, удалось пообщаться с Дэном, особенно Оле. И мы могли оценить, НАСКОЛЬКО он приятен в общении! Всё оказалось именно так, как мы себе и представляли. Вернее, даже ещё лучше. Разумеется, мы на этом успокоиться не могли, и через день – накануне отъезда – уже 3 марта, подошли к театру заранее. И тогда уже мы заняли первый ряд, Оле удалось сделать отличные фотографии, и мы смогли как следует рассмотреть Дэна. Надо сказать, мальчик на редкость нефотогеничен и даже некиногеничен! На фотографиях и даже на видео и в фильмах он несравнимо хуже, чем в жизни.
Правда, разумеется, одет просто ужасно. Вся одежда старая, потрёпанная, всё время одна и та же. И папочка его оказался совершенно не таким, как мы себе представляли. Мы уже давно поняли, что его мамочка – та ещё штучка. Но про папу всегда думали очень хорошо. Потому что Дженна и Пейдж говорили о нём, как об очень приятном человек, похожем на Дэна. Но то, что мы видели и слышали, оказалось совершенно иным. Нам очень не понравилось, как он вёл себя с Дэном!
Ну вот, это вкратце мои впечатления. Скоро Оля закончит свой отчёт, и я его тоже вывешу. А пока – с удовольствием отвечу на все вопросы, если будут, и обсужу всё со всеми желающими.
поездка в Англию
---------------
Поездка в Англию.
Моя первая поездка в Англию напоминала экскурсию по книге «Эти странные англичане». Для меня всё было ново в течение этой поездки – начиная с первого в моей жизни полёта на самолёте и заканчивая погружением в англо говорящую среду. Но, конечно, самое главное это то, что поездка была очень познавательной и интересной. Во время неё я узнала очень много нового и накопила целый воз самых ярких впечатлений.
Особенно забавно и интересно, безусловно, было находить разницу в мышлении и психологии людей, познавать традиции и быт англичан.
Одно из самых интересных явлений в Лондоне – это многонациональность. Очень странное впечатление производит поездка в обычном общественном лондонском автобусе, где в конце салона сидят итальянцы, впереди французы, посередине русские и между всеми ними – затесавшиеся англичане. Но и на улицах люди не стесняются демонстрировать пестроту проживающих в Лондоне народностей, по бульварам и авеню люди ходят в индийских сари, чадрах и прочих национальных костюмах, и никто на это внимания не обращает. Ещё очень интересно, как англичане говорят в общественных местах – громко, как будто вещают со сцены, и поэтому сумасшедший гомон стоит в автобусах, метро и электричках. Но никто опять же не обращает на это внимание, и не слушает чужие разговоры. Ещё интересно, что в метро у них все читают газеты, и оставляют потом их на местах – это называются общественные газеты. А вообще Лондон – настоящая многонациональная столица, там всё пишется на нескольких языках, включая русский – русских там, между прочим, очень много.
И, конечно, в Лондоне великолепные достопримечательности и многочисленные удобства (простите за подробности, включая наличие чистых и легкодоступных общественных туалетов). Вообще в Англии буквально всюду чувствуется забота о людях, их комфорте. Но самое прекрасное, конечно, в Лондоне – это исторические и культурные памятники.
Мне удалось посмотреть только самые крупные из них – Тауэр, Вестминстер, собор св. Павла, Тауэрский мост, Уайт холл, Букингемский дворец, Трафальгарскую площадь, Национальную галерею, Монумент, Гайд и Сент – Джеймс парки. Всё было великолепно и очень интересно.
Теперь к главному – к пьесе «Эквус».
Надо сказать, было здорово, и просто волшебно, когда, пролетая уже над Англией и подлетая к Лондону, наш самолёт пошёл на снижение, и пушистые белые облака неожиданно расступились, и мы увидели множество небольших домиков с одинаковыми черепичными крышами – совсем как в начале второго фильма о Гарри Потере. Такое начало очень приятно согрело душу.
Но прибытие в аэропорт было, конечно, не совсем тёплым. Англичане очень строго следят за теми, кто к ним прилетает, ведь всем известно, как в Европе остро стоит вопрос с эмигрантами. В общем, пройти паспортный контроль у них не так уж просто, хотя не сказать, что с этим случаются большие проблемы, особенно, если знаешь язык хорошо. Но вот с языком как раз у нас были по началу проблемы. С непривычки трудно безостановочно говорить на иностранном языке и вечно за каким-то словом хочется сунуться в словарь. Правда, потом очень быстро осваиваешься, и становится очень легко обходиться без вылетающих из головы слов и сразу быстро формулировать ответы и вопросы. Но поначалу было не так просто.
В общем, на паспортном контроле нас стали спрашивать цель визита. Ясное дело, мы сказали, что приехали на пьесу. Нас спросили – что за пьеса. Мы ответили: «Эквус». Упоминание «Эквуса» не произвело никакого впечатления, и служащая их таможни никак не отреагировала на мой рассказ о том, как я люблю Шеффера, что «Эквус» это очень известная пьеса, которую ставили в 1973 году. Тогда, уже отчаявшись, я сказала, что очень люблю Дэниела Рэдклиффа, тупо добавив: Гарри Поттера. Вот добавлять ничего не потребовалось. До этого служащая, внимательно просматривавшая наши билеты и документы в отель, при имени Дэна встрепенулась, улыбнулась мне и, захлопнув все документы, быстро поставила печати и сказала: «Добро пожаловать в Англию!»
Покачав головой, я прошла через пропускные ворота, и мы отправились искать загородные поезда. В Лондон мы прибыли без проблем, но не сказать, что очень спокойно. Дело в том, что наш поезд не объявили, и мы сели в первый попавшийся, в общем, сели буквально наобум. Уже только в пути мы выяснили, что едем всё-таки туда куда надо, то есть в Лондон и даже на тот вокзал («Кингз Кросс»), на который мы купили билеты. Для уточнения – от нашего аэропорта Гэтвика до Лондона 60 км, и поезда ходят на два вокзала – «Викторию» и «Кингз Кросс». Думаю, наш выбор вокзала понятен, к тому же он был просто ближе к нашему отелю, который располагался на Пэддингтоне. В общем, из этой электрички мы рапортовали в Россию друзьям фразой: «Всё, мы сели в поезд, куда-то едем, может, даже в Лондон».
До отеля добрались нормально, заселились в номера, где всё было по высшему разряду. Отель у нас был маленький, но в центре города, всего 1 минута от метро, куча автобусов – два или три шли прямо до Гилгудского театра. В общем, всё было замечательно.
Билеты решили сходить выкупить в первый день, хотя наш спектакль был на следующий день, и решили дойти до театра пешком, чтобы заодно посмотреть город. Шли медленным шагом, фотографируя «каждый кустик» (так назвали мои фотографии, сделанные на телефон), и заодно, открыв рты, рассматривали Лондон. В общем, дорога у нас заняла полтора часа. Нам нужно было пройти Праэйд стрит, на продолжении которой (Кроуэн роуд) был наш отель, потом свернуть на Эдгвейр роуд, затем на Оксфорд стрит (на этом повороте, между прочим, располагается Одеон, где проходят все премьеры ГП), затем с Оксфорд стрит повернуть на Реджент стрит и там, дойдя до Пикадили Сёркус, отклониться на улочку, где располагался Гилгуд. Огромную афишу было видно ещё с Пикадили Сёкуса, так что сам театр вообще найти не составляло никакого труда. Билеты мы также благополучно выкупили и поехали домой.
На следующий день мы с утра отправились в Вестминстер, посмотрели Биг Бэн, Лондонский мост, само аббатство, прокатились на колесе Обозрения и засняли панораму Лондона. Спустившись с колеса, погуляли по набережной, посмотрели на Уйат холл, садик перед ним и прогулялись до Трафальгарской площади. Там зашли в Национальную галерею и посмотрели экспозицию. Вход туда бесплатный, и очень много всего интересного и красивого мы там увидели. Я, например, наконец-то посмотрела на свою любимую картину Веласкеса – «Туалет Венеры», ещё много картин Рубенса и Ван Дейка, 2 знаменитейших портрета Ришёльё, один из которых тройной, и очень красивую Мадонну. После галереи мы зашли в обувной магазин, где я себе купила две пары туфель за смешные деньги и очень довольная вернулась в отель.
Вечером, заранее, мы выехали в театр, снова побродили вокруг, пофотографировали афиши, купили программки и, наконец, были запущены в сам зал. Мы сидели во втором ряду партера (ряд «С» stalls), в середине, под самой сценой. От актёров мы были на расстоянии не больше пары метров, так что всё видели прекрасно.
С пониманием текста у нас, несмотря на опасения, сложностей почти не возникло, хотя первые несколько минут монолога Гриффитса (то есть Дайзета) я была в полном ужасе от того, как невнятно он говорил, и я всерьёз запаниковала, не разобрав почти четверть слов! Но потом, с выходом других действующих лиц, всё стало замечательно. Но об этом позже.
Во-первых, нас запустили в зал одними из первых, и мы сели перед самой сценой, которая находилась в зловещем синеватом сумраке, на стенах висели металлические маски лошадей, которые были подвешены на закрытых и расположенных по кругу стойлах. Посередине располагалась прямоугольная (позже выяснилось, что вращающаяся) платформа с кубами, которые были расставлены по углам. Надо всем этим располагались пресловутые места на сцене, которые напоминали судейские скамьи. Но, на самом деле, с них были видны только спины актёров и единственное, что можно было там сделать, это, как я заметила, только плюнуть вниз. Но, а если серьёзно, мы совсем не пожалели, что нам не достались эти места.
Сам театр оформлен в стиле барокко – с золотой лепниной, ложами, ярусами и красным бархатом кресел. Минут через пять после того, как мы расселись и огляделись, зал стал заполняться зрителями. Надо сказать, что контингент зрителей оказался вовсе противоположным тому, что ожидалось. На спектакль, в основном, пришли люди от 30 до 50 лет, хотя были и старше, много было зрителей лет 60. Молодых людей было не много. Моих ровесников я насчитала всего 5 человек (может, по залу ещё была молодёжь, но я не разглядела). Остальные были значительно старше.
Ожидая начала спектакля, я невольно прислушалась к разговорам окружающих людей. Почти все говорили фразы: «Когда пьесу ставили в прошлый раз», «Когда я смотрел её в 73 году», «Постановка 76 года в Париже была…» и так далее. На самом деле, я была удивлена этим. Рядом со мной сидела французская пара – тоже около тридцати пяти - сорока лет, и обсуждала постановку в Париже и новые декорации.
Зал заполнился довольно быстро, погас свет, и синяя подсветка сцены показалась ещё более зловещей. Заиграла просто пробирающая дрожь музыка, и из стойл вышли на имитирующих подковы железных платформах актёры, облачённые в обтягивающие коричневые трико. Они надели на головы металлические лошадиные маски, которые раньше висели на стойлах. Двигались актёры плавно, поразительно реалистично передавая движения лошадей.
Потом из темноты, совершенно неожиданно, вышел Дэн, одетый только в джинсы и ботинки. Меня буквально парализовал его агрессивный, страшный, очень злой взгляд. Мне стало страшно, и моя мысль, несмотря на то, что я читала пьесу, была: «Боже, это какой-то маньяк!» Он оглядел зал и медленно повернулся к одной из лошадей, которая, как стало потом ясно, была Наггетом (в русском переводе Самородок). Наггет подошёл к Дэну, и тот нежно, волнующе, действительно сексуально обнял его одной рукой, отвернувшись от зала и склонив голову на плечо Наггету. Они замерли так. И зал тоже замер.
На сцену вышел Гриффитс (он играет одного из главных персонажей пьесы, психиатра по имени Дайзет), и начал читать великолепный философский монолог, ставящий все вопросы пьесы. Я читала пьесу и внимательно слушала Гриффитса, но он говорил так невнятно, что я с трудом разбирала шутки, которые он выдавал. Хотя сам монолог был очень уместен и красив. Он описывает то, что происходило на сцене между человеком и лошадью.
Во время монолога сначала ушли остальные лошади, потом сцену покинули Дэн с Наггетом, Дэн увёл его. Монолог Дайзета прервала судья Хейзер Сэломон. Её играет Дженни Агат, которая, между прочим, играла в первой постановке Эквуса Джил. Но и в роли судьи она неподражаема.
Её героиня просила помощи у Дайзета, она просила, в качестве дружеского одолжения, чтобы Дайзет помог 17 летнему мальчику избежать пожизненного заключения за то, что тот ослепил шесть лошадей. Именно в этом диалоге впервые прозвучал проступок, который совершил Алан Стрэнг. И это было ужасно, несмотря на то, что я уже это знала, и это было совершенно непонятно – зачем же он это сделал.
Дайзет согласился без собой охоты, просто из дружеских чувств к судье Хейзер. В этот момент мне понравилась игра Гриффитса. С приходом Агаты я стала понимать его гораздо лучше, и даже поняла все его шутки.
Затем на сцене снова появился Дэн, которого привела медсестра. На этот раз он был одет в футболку с коротким рукавом и всё в те же джинсы и ботинки на липучках. Но теперь он выглядел абсолютно не так. Он был совершенно зажат, и его взгляд был остановившимся и пустым. Он не отвечал на приветствие Дайзета, на его вопросы (типа полное имя, сколько лет). На всё это Алан молчал и стоял неподвижно, как бесчувственная статуя. И вдруг, так, что весь зал вздрогнул от неожиданности, он громко и с надрывом, даже почти со злостью, вызовом и обвинением, в общем, вкладывая в это очень сильные эмоции, запел… рекламный ролик. По залу прошёл нервный смешок. Дайзет тоже изумился и продолжил пытаться с ним поговорить. Алан ещё раз повторил то же самое. Когда он пел, он вовсе не выглядел бесчувственным, наоборот, эмоции просто переполняли его, но, только заканчивая, он снова становился зажатым, движения, точнее поза, в которой он стоял, механической, и взгляд снова становился остекленевшим. Вместо ответа на следующие вопросы Дайзета Алан запел другую песенку – уже про Мартини (первая была про шоколад). Дайзет, иронизируя, сказал, что эта ему понравилась больше, но тогда Алан запел ещё раз первую песню. Тогда Дайзет заметил, что он ошибся, и эта песня ему понравилась всё-таки больше. Алан, явно рассердившись, вовсе замолчал. После этого медсестра увела его в палату. То есть, на один из кубов на втором плане. Медсестра сцену покинула совсем.
Надо сказать, спел Дэн очень интересно, не слишком мелодично, а так, как надо –
драматично, прочувствованно и резко. И эти глупые, какие-то даже пошлые слова рекламного ролика, вовсе не вяжущиеся с тем, что он в них вкладывал, слышались просто потрясающе. Это было очень здорово. Шокирующе и здорово.
Потом Дайзет рассказал про странный сон, и этот монолог Гриффитса снова был не слишком понятен, хотя и там были забавные места в тексте. С приходом судьи я снова испытала огромное облегчение, и снова всё стало понятно. Они говорили об Алане Стрэнге, и сон, который рассказывал Гриффитс, ярче указывал на то воздействие, которое успел оказать на Дайзета Алан, и на весь зал Дэн. Дайзет говорил, что ещё ни у кого он не видел такого взгляда, и что во сне у тех жертв, которых он резал - (сон был про жертвоприношение), было лицо Стрэнга.
Это очень показательное место и действительно понятно, что весь зал вместе с Дайзетом, выслушав рекламный ролик(!) почувствовал свою вину, ужас и сострадание к этому подростку.
Дальше диалог идёт уже втроём, в нём участвует Алан, и потом на сцене впервые появляются его родители, которые в воспоминании Алана ссорятся из-за того, разрешать или нет, сыну смотреть телевизор. Отец категорически запрещает, говорит, что это вредно, что это развращает, и что Алан должен читать книги, а мать говорит, что в телевизоре нет ничего плохого, и что все его смотрят. Алан умоляет не трогать телевизор, но отец настаивает на том, что в его доме он не потерпит телевизора и возвращает его в магазин. Уже из этого диалога понятно, что так было со всем. Позже выясняется, что и с религией, точнее, в первую очередь с ней.
Опять же пронизывая разговор Дайзета и Хейзер, показан ещё один диалог психиатра с Аланом. Он касался знания истории. Алан сказал, что готов поспорить, что знает историю лучше Дайзета, и стал спрашивать того о королях, и, не получая ответа от него, он, ликуя, сам отвечал на свои вопросы. Пока не дошло дело до фразы «Религия это опиум для народа», Дайзет знал, кто это сказал, в отличие от Алана, и так это всё прекратилось, потому что Алан слышал эту фразу только от отца.
В этом месте Дэн выглядел настоящим ощетинившимся, агрессивно защищающимся подростком, протестующим против вечной правоты взрослых и радующимся, когда взрослый не может ответить на его вопрос. И это было очень здорово, очень реалистично и очень знакомо. В этом же диалоге проскальзывает отношение Алана к матери – он её уважает и гордится тем, что она бывшая школьная учительница. Отец Алана работает в типографии.
В следующей сцене Дайзет нанёс визит родителям Алана и выяснил основные факты, которые проливали свет на то, с чего всё началось. Он узнал диаметральное отношение родителей к религии – мать очень религиозна, отец ярый атеист, сторонник старых взглядов. Ещё Дайзет узнал, что Алан всегда очень любил лошадей.
Пока не было отца, мать рассказала Дайзету про любимую картинку Алана, которая висела над его кроватью – изображение белой лошади, выглядывающей в ворота. Опять же выяснилось, что раньше на месте этой картинки висело любимое изображение Христа(!), но в 12 лет мистер Стрэнг отобрал её у сына и выкинул. И Алан, несмотря на то, что не был плаксивым ребёнком, рыдал днями, и, чтобы его как-то успокоить, мистер Стрэнг подарил ему картинку лошади, которую печатал в своей типографии.
Когда мать рассказывала про картинку и сказала, что лошадь звали Принц, в её монолог встрял Алан и, вскочив на ноги, как бы встав на кровати (на самом деле на кубе), совершенно детским голосом стал спрашивать её о Принце и попросил поговорить так, как будто это говорил Принц. И она изобразила Принца, а Алан засмеялся от восторга.
Дальше пришёл мистер Стрэнг и рассказал много о вреде религии, а потом произнёс великолепную фразу: «Все проблемы в мире от извращённого секса». Тут уже Дайзет спросил, а кто рассказывал Алану об этом, то есть о сексе. Отец никогда не говорил «просто не считал нужным» этого делать, а мать рассказала, что это биологический факт и ещё сказала, что любовь должна быть дарована Богом, что нужно готовить себя к более важным делам в жизни.
Вообще мать постоянно читала Алану отрывки из Библии, и там было много эпизодов, посвящённых лошадям. Плюс к этому она рассказывала ему историю про Принца и про единственного юношу, который мог оседлать этого коня. Она же рассказала ему про слово Эквус. Отец ещё добавил, что Алан был очень близок с матерью, а она его поощряла во всём, приобщала к религии, но вовсе не обучала его таким вещам, как, например, письму. Ещё из предыдущих слов Алана выяснилось, что мать привила ему богобоязненность и постоянно говорила: «Господь наблюдает за тобой».
В общем, из разговора с родителями выясняется очень много. Сам разговор сделан очень хорошо, родители (особенно мать) играют просто превосходно.
Дальше снова заиграла зловещая музыка, была показана ночь, и как Алану снился кошмар. Он метался во сне, эхом крича «Эк!.. Эк!.. Эк!..» Его разбудил Дайзет.
Как бы на следующий день происходит следующий разговор. Когда Алан приходит, Дайзет начинает спрашивать, часто ли Алан видит сны, на что Алан отвечает: «А вы?» Дайзет замечает, что это его обязанность задавать вопросы, а Алан: «Почему?» И на следующий вопрос снова: «А вы?» И «Я буду отвечать только, если вы будете». Дайзет соглашается. Он спрашивает, часто ли Алан видит сны, бывают ли они особенные. Алан отвечает да, на второй вопрос – нет, и всё это заканчивает вопросом: «А вы?». Когда Дайзет спрашивает, о чём был последний сон Алана, тот говорит, что не помнит, но просит Дайзета ответить, а о чём был у него. Дайзет отвечает: «Я режу детей». Алан улыбается. Зал фыркает.
Потом Дайзет спрашивает, какое первое воспоминание Алана о лошади, Алан говорит, что не помнит. Он спрашивает Дайзета, женат ли тот, и Дайзет отвечает, что да, хотя видно, что этот вопрос выводит его из себя. Тогда Дайзет спрашивает Алана, что такое «Эк», и Алан вместо ответа снова начинает петь самый первый рекламный ролик. Тогда Дайзет собирается прогнать Алана. Тот возмущается, говорит, что это незаконно, но Дайзет говорит, чтобы он уходил.
Алан делает несколько шагов к выходу, и неожиданно тихо говорит: «На пляже…» Дайзет переспрашивает: «Что?» Алан отвечает: «На пляже я впервые увидел коня». И сразу становится ясно, насколько на самом деле Алану хотелось, чтобы Дайзет его выслушал, насколько ему это было нужно. И, несмотря на то, что это очень трудно, он рассказывает своё первое воспоминание о лошади.
Алан прыгает на пол и сгребает руками воображаемый песок. Ему только шесть лет, и это поразительно, насколько в это верится. На сцену выходит всадник (раньше он играл Наггета), и предлагает Алану покататься на лошади. Алан просто в восторге от лошади, он соглашается покататься и забирается на плечи к всаднику. Тот начинает ходить вокруг платформы, всё убыстряя ход. Алану невероятно нравится поездка, ему нравится чувствовать под собой такую силу, которая подчиняется ему, и что он может поехать куда угодно… Алан просит ехать быстрее, он смеётся, улыбается по-настоящему счастливо, по-детски. Вот это была настоящая фантастика! Я просто чуть со стула не упала, когда увидела, как Дэн улыбался – это была такая же детская искренняя и счастливая улыбка, как в Дэвиде Копперфилде! У меня возникло полное ощущение, что это действительно маленький мальчик, который впервые едет на лошади.
Но тут прибегают родители Алана, и отец с криком: «Это опасно!» грубо стаскивает, просто срывает Алана с лошади так, что тот падает, больно ударяясь коленкой. Родители начинают ругаться с наездником, тот говорит, что с мальчиком же ничего не случилось, но отец и слушать ничего не желает.
Между прочим, ещё насчёт всадника - Наггета. Он особенно хорош в роли всадника, такой обаятельный, насмешливый и гордый. В общем, он просто замечательно играл. И его ответы на истерику мистер Стрэнга были очень остроумны. В общем, отец Алана, окончательно выведенный из себя невозмутимостью всадника, кричит, что таких надо сажать в тюрьму, что он хулиган. Алан жалобно, беззащитно и совсем как ребёнок кричит: «Прекратите это!» Но родители не слушают, всадник уезжает.
На этом рассказ заканчивается. На последующий вопрос Дайзета Алан отвечает, что больше никогда не ездил на лошади (хотя видно, что это не правда, и говоря это, Алан старательно отворачивается). Тогда Дайзет даёт Алану диктофон и просит его записать на него то, что он захочет сказать. Алан говорит, что это глупо, но всё же берёт диктофон.
Затем приходит мать Алана. Она не хотела увидеться с сыном, она хотела поговорить с Дайзетом. Она подробнее рассказала про ту картинку с лошадью, которая висела в комнате Алана и про то, что до этого её место заменяла картина страдающего Христа. Потом она ушла, сказав, что потом как-нибудь придёт к Алану без мистера Стрэнга.
После матери к Дайзету приходит владелец конюшни. Он, конечно, считает, что Алану место в тюрьме, он до глубины души потрясён случившимся. Но, ещё он рассказывает, что Алан был замечательным, просто идеальным и очень усердным работником. Но никогда не ездил на лошадях, что очень удивляло мистера Дэлтона. Но ещё мистер Дэлтон стал подозревать, что кто-то ночью выводил коней из стойл, потому что с утра они были потными, а стойла чистыми. Ещё мистер Дэлтон сообщает, что Алана в конюшни привела работать девушка по имени Джил Мэйсон. На этом он уходит.
После этого Дайзет прослушивает запись на диктофон, которую сделал Алан. Её также, естественно, разыгрывает Дэн. И это очень сложный и интересный монолог. В нём Алан признаётся, что его первая поездка на лошади была очень волнующей – сексуальной. Ему невероятно понравилось чувство контроля, пот, стекающий по бокам лошади, огромные губы коня… И ещё Алан упомянул уздечку, которая была надета на лошади. Он думал, что это очень больно. Он буквально сам чувствовал эту боль. И ещё в этом монологе Алан признаётся, что мечтал бы быть ковбоем, потому что они свободны, и очень странная, западающая в память фраза: «Готов поспорить, они сироты!» Это было очень драматично.
Потом приходит отец Алана и рассказывает о том, как застал сына за молитвой, в прямом смысле за молитвой, обращённой к Принцу, изображённому на картинке, которая висела в комнате Алана. Он по примеру библейских текстов (подобие колен Израилевых) называл родословную Эквуса, называя его к тому же сыном единородным, которому на страдания давалась в русском переводе - Дзынь-дилень (уздечка)(!). Потом Алан брал в рот верёвку и вешалкой бил себя, находясь в чём-то сродни, даже очень сродни религиозному экстазу. Это Дэн изображал жестами, но так реалистично, что было просто жутко на это смотреть. Во время действа Алан несколько раз произносит имя Эквус, и Дайзет понимает, что «Эк!..» это значило именно Эквус. Закончив свой рассказ о том, что он увидел в комнате сына, мистер Стрэнг говорит, что во всём виновата религия, а на вопрос Дайзета, говорил ли он об этом происшествии с сыном, отвечает, что нет, и единственное что он сделал, это покашлял и ушёл к себе в комнату, спугнув Алана.
После этого Алан приходит на следующий приём к Дайзету, тот снова спрашивает его разные вещи. Например, он спрашивает, как Алан попал на конюшню. Алан отвечает, что встретил кое-кого в том магазине, где он работал. Это был магазин электроприборов. Дайзет спросил Алана, нравилось ли ему работать там, на что Алан с сарказмом отвечает, что это было неплохо, что ему нравилось, и единственный минус его работы был в том, что «можно свихнуться». Дальше разыгрывается сценка, демонстрирующая эту самую работу. Актёры, не задействованные в сцене (медсестра, хозяин конюшни, родители Алана) кидают ему реплики, изображая покупателей. Дэн быстро отвечает всем, явно разрываясь, и это выглядело очень забавно и реалистично. А потом… появляется Джилл.
Джоанна Кристи в жизни оказалась гораздо симпатичней, чем на фотках, очень обаятельной и привлекательной, и играла она просто замечательно.
Итак, Джил заходила в магазин за машинкой для стрижки лошадей, и Алан смотрел на неё, открыв рот. Джил его узнала и сказала, что видела, как он наблюдал за лошадьми. Сразу стало понятно, что Алан ей очень понравился, и она стала спрашивать, ищет ли он работу. Когда речь заходила о лошадях, Алану едва удавалось скрыть собственный восторг. И, конечно, он с огромной радостью согласился работать по выходным в конюшнях. Джил осталась этим очень довольна.
Она повела его на конюшню, где мистер Дэлтон рассказал Алану, что тот должен делать. Мистер Дэлтон был явно доволен появлением нового работника, и ещё он сказал, чтобы Алан по всем вопросам обращался к Джил, чему та опять же была очень рада.
Потом Джил с мистером Дэлтоном ушли, оставив Алана наедине с лошадьми. Он с огромным наслаждением стал чистить Наггета, а Дайзет стал задавать Алану вопросы. О том, было ли это здорово, чистить лошадей, на все их Алан отвечал – так себе, хотя было видно по его действиям, что это ему очень приятно, что он просто в восторге от этого.
Дальше Дайзет спросил Алана о Джил. На все вопросы о ней, Алан также не отвечал, точнее отвечал – так себе, никак… Тогда Дайзет стал настаивать, чтобы Алан сказал, и Алан разозлился. «Скажи мне, скажи мне, скажи мне!.. Прямо как отец!»
Дайзет был смущён этим всплеском раздражения и, извинившись, хотел продолжить разговор. Но Алан, явно ещё рассерженный отвечал, что теперь его очередь задавать вопросы, и он стал спрашивать Дайзета о его жене. О том, почему у Дайзета нет детей, «вы с ней не трахаетесь?»… Эти вопросы были грубыми и мстительными, и они ужасно вывели Дайзета из себя, поэтому он прогнал Алана, который перед уходом хотел взять сигареты, но Дайзет не дал ему и выгнал из своего кабинета.
В этом моменте Дэн выглядел озлобленным, мстительным, жестоким, проницательным и… беззащитным, а потому очень вызывающим сочувствие. Именно в этих вспышках особенно видно, насколько ему плохо и насколько к нему несправедливы. И это действительно так.
Выгнав Алана, Дайзет обращается к судье Хейзер. Он говорит, что Алан – «злобный маленький ублюдок», причём очень проницательный и находчивый.
Действительно, Алан сразу раскусил Дайзета, выспросил у всех в больнице про его жену… в общем, Алан на самом деле затронул самую больную тему своего психиатра. И Дайзет судье, как своему другу, начинает рассказывать о своей жене. О том, что они несовместимы, что она ограниченная, глупая женщина, «ручное домашнее чудовище». И судья Хейзер замечает, что если кто и злобен, так это сам Дайзет. Он этого и не отрицает. Он рассказывает, что они с женой, живя в одном доме, будто находятся на разных планетах, совершенно не понимая, и даже не пытаясь понять друг друга. Дайзет каждый вечер дома листает свои альбомы о Греции, на одном из остров, на котором он провёл самую счастливую ночь в своей жизни. Закончив свои откровения, Дайзет вновь возвращается к Алану и говорит, что тот будто хочет спастись от него и спрашивает судью, что же она хочет, чтобы он сделал с Аланом. Судья Хейзер отвечает – вернуть в нормальную жизнь. «Счастье в глазах ребёнка – это нормально!» Дайзет делает вид, что не понимает, что это значит и, несмотря на то, что соглашается это делать, когда Хейзер уходит, повторяет несколько раз «Нормальный!.. Нормальный!..»
Якобы на следующий день Алан снова приходит к Дайзету, пребывая в подавленном настроении. Дайзет говорит, что сожалеет о случившемся накануне, и Алан отвечает, что это было глупо – то, что он говорил. Таким образом, они примиряются. Дайзет спрашивает, как Алан себя чувствует, тот выглядит явно нездоровым, по всей видимости, из-за кошмаров. Тогда Дайзет предлагает Алану сыграть «в игру». Эта игра заключается в том, чтобы закрывать и открывать глаза, сконцентрировавшись на одной точке. Алан соглашается. Дайзет начинает стучать по столу ручкой и читать монолог о «нормальности». В этом монологе Дайзет протестует против этого понятия. Во время этого монолога Дэн продолжает открывать и закрывать глаза. Прочитав монолог, Дайзет возвращается к Алану и усыпляет его с помощью гипноза, а затем начинает задавать ему разные вопросы.
Дайзет спрашивал Алана о том, что было на пляже, уточняя, как тот якобы мысленно общался с лошадью, о том, как Алан молился в своей комнате, когда его видел отец, о том, что он чувствовал при этом. Алан рассказал много о своих… представлениях, можно сказать, своей религии – о своём Боге, об Эквусе – действительно воплощении Христа, о Его Отце, пославшем Его (Эквуса) искупить грехи людей(!). Дайзет спросил про конюшни, спросил, были ли они для Алана храмом(!), и Алан ответил, что да. Также Алан сказал, что Эквус говорил ему, что он должен оседлать его и скакать без оглядки всю ночь, и тогда они станут единым целым. Алан сам учился верховой езде, наблюдая за другими. Дайзет предположил, что Эквус помог Алану, на что тот ответил, что тот не помогал ему и назвал это – Законом Безразличия(!). Тогда Дайзет попросил показать, как Алан ездил на лошадях ночью.
Это происходило по выходным, раз в три недели, чтобы не привлекать внимания. Все его действия в эти походы были продуманы до мелочей – Алан украл ключ от конюшен и сделал дубликат, чтобы стука копыт не было слышно, у коня были Сандалии Величия (мешки на копытах), Алан надевал на коня уздечку – Дзынь-дилень, но не надевал седла, а затем вёл его в поле.
Алан брал на эти прогулки разных лошадей, так как верил, что Эквус есть в каждой лошади, но всё же любимым конём у него был Нагетт. Именно на нём он демонстрировал Дайзету своё ночное путешествие.
Итак, приведя Нагетта на поле, Алан давал ему сахар, говоря, что тот съедает его грехи(!). После этого Алан рассказывает, как начинает раздеваться.
В пьесе Дэн сначала снимает футболку, потом ботинки и носки и когда Гриффитс спрашивает его, он говорит, что снимает всю одежду. На самом деле, он остаётся в джинсах. После этого он подходит к Нагетту и начинает ласкать его, гладит его шкуру, касается его везде… Это одновременно и трогательно, и волнующе, и красиво. Дэн показывает нам смесь благоговения, восхищения и удовольствия, и мы невольно проникаемся этими чувствами, которые заставляют нас наблюдать за происходящим, затаив дыхание. Затем Дэн садится на коня. Для этого он перед этим прикрепил на Нагетта специальные верёвки, спущенные сверху, похожие на стремена, и только после этого он, просунув ноги в «стремена», забирается на спину к актёру, игравшему Нагетта и наездника.
Именно тут начинается всё самое интересное. В монологе Алан рассказывает, какие ощущения он испытывал во время поездок, о том, что шерсть коня будто была покрыта тысячами маленьких кинжалов, впивавшихся в голое тело, и когда Дэн произнёс эти слова, вздрогнув от боли, у меня побежали мурашки.
Потом он произносит ритуальные слова торжественным голосом, будто это молитва, называя себя – королём всадников, а Эквуса – Рабом Божьим. Эти слова звучат очень сильно, как любые слова, подкреплённые сильной верой, которую просто шокирующе реалистично изображает Дэн.
Затем они трогаются с места – это изображается очень интересно. Остальные лошади начинают крутить платформу, придавая ей ускорение, а стоящий посередине этой вращающейся платформы Нагетт с Дэном на плечах переступает с ноги на ногу, также разгоняя платформу. Потом лошади уходят, и платформу уже раскручивает один Наггет, всё убыстряя темп.
Тем временем всё это сопровождает монолог Алана. Он полностью увлечён бешеной скачкой. Он в восторге, в экстазе от тех ощущений, которые он испытывает. Он верит, что борется со всеми своими врагами, он ощущает себя сильным, непобедимым властелином, он хочет мчаться быстрее ветра, и ему страстно хочется слиться с конём, стать единым целым с ним…
Он повторяет одни и те же слова несколько раз, вкладывая в них такой чудовищный всплеск эмоций, что просто кружится голова. Приходя в полнейший экстаз, Алан кричит: «Хэ-хей! Хэ-хей!» В этот момент скачка достигает своей кульминации, и Алан, раскинув руки, кричит: Амен!..
Потом меркнет свет, и первое действие заканчивается.
@музыка: OST "Коктейль"
-
-
15.05.2007 в 11:00Никакого желания идти куда-то в антракте у меня не было. Я не сдвинулась с места и мысль, что я сейчас выйду из этого тускло (во всяком случае, мне так казалось) освещённого зала в фойе, где бродили люди и обсуждали пьесу, пойду в буфет, встану в очередь… всё это казалось мне глупым, нелепым и отвратительным. Еда у меня вызывала тошноту, мне хотелось больше всего на свете только сидеть в этом зале, не двигаясь вообще, и просто смотреть немигающим взглядом на пустую тёмную сцену, и думать только одно: «Господи, как же это прекрасно, как это прекрасно!»...
Должна сказать, я была не единственная, кто остался в зале. Довольно много людей не сдвинулись с места. Мои соседи-французы тоже остались. И, не в силах что-нибудь говорить моим спутникам, я стала слушать то, что говорили они. Для тех, кто не знает, я вообще гораздо лучше понимаю французский, чем английский – 13 лет изучения не могли пропасть даром. Итак, я прекрасно понимала всё, что они говорили. Они, как и до начала спектакля обсуждали различия между прошлой постановкой и нынешней, отмечали удачные решения постановки, игру актёров. Меня особенно позабавила фраза, сказанная в адрес Дэна француженкой: «А этот молодой актёр, который играет Алана… Он такой талантливый… - Она перелистнула программку на то место, где была написана информация о Дэне. – Я не могу поверить, что ему только семнадцать лет!..»
Но то, что я уже рассказала о сцене ночной поездки верхом – это далеко не всё, что мне бы хотелось о ней сказать и не всё, что бы мне хотелось сказать об игре Дэна в этом месте.
Вся эта сцена – сплошная смесь мистики, волнения, шока, ужаса, восторга и движения, от которого перехватывает дыхание. Она просто невероятно динамичная, сильная, надрывная, захватывающая и драматичная. Это едва ли не самая потрясающая сцена спектакля (с ней рядом можно поставить только непосредственно финал пьесы). И вся она целиком и полностью лежит на Дэне. И это просто фантастика, что творилось в зале во время неё. Зал был натянут, как струна, прикован к нему, я уверена, что никто не был в силах отвести от него глаз, я нигде ещё не чувствовала такой физической прикованности взглядов и чувств. И это было паранормально, и всё же я не могла об этом думать. Это было ужасно… шокирующе, шокирующе – это точно. То, как Дэн играл эту гамму чувств – какое-то порочное и в то же время искреннее и естественное наслаждение, благоговение, вспышки гнева, когда Нагетт немного упрямился и сопротивлялся, счастье, воодушевление, огонь в глазах, боль… Всё это было так захватывающе, так сильно… Мне не описать этого словами! Это действительно можно только чувствовать и видеть! Он был великолепен в этой сцене. Вся музыка, антураж, свет, крутящаяся платформа, мерный стук платформ-копыт Нагетта, изображение скачки, прерывающееся дыхание, пот… Потом громко, с надрывом: «АМЕН!» - вершина, раскинутые в стороны руки, запрокинутая голова. И он в изнеможении соскользнул с лошади. И тихо покинул сцену.
В эту минуту зал разразился такими единодушными, восторженными и громкими аплодисментами, что они буквально оглушили меня. Но и я хлопала торопливо, дрожащими руками, чувствуя, как у меня замирает сердце.
Второй акт начался также как первый – в прямом смысле. На сцену опять вышел Дэн вместе с Нагеттом, и они приняли ту же позу. Но на этот раз это выглядело совсем иначе – Дэн не выглядел страшным, маньяком – о нет, наоборот. Он был очень нежен. И это было почти также шокирующе, как и начало. И это было фантастически закономерно.
Дэн сделал одно и то же, ровно одно и то же, те же шаги по сцене, то же неторопливое приближение, та же рука, обхватывающая шею Нагетта, и он также обвёл взглядом зал… Но взгляд! Он был совершенно, просто совершенно другим. И это было по-настоящему поразительно! И самое удивительное, это насколько эта разница закономерна – я имею в виду, что сначала мы ничего не знаем – только то, что этот мальчик ослепил шесть лошадей, и мы не понимаем, почему он это сделал, это нас пугает, ставит в тупик, именно непонимание ужасает нас. Потом мы начинаем понимать силу его любви к лошадям, те невероятные, абсолютно необычные, не рядовые чувства, которые он испытывал к ним. И эта нежность… Можно ли было выразить это лучше, чем одним взглядом?..
Дайзет почти слово в слово повторил свой первый монолог – поздравьте меня, я поняла чуть больше
Во время его монолога Алан с Нагеттом уходят так же, как и в начале спектакля: Дэн на кубы, а Нагетт – за кулисы. Затем к Дайзету вбегает перепуганная медсестра и говорит, что к Алану пришла мать и наговорила ему ужасных вещей.
На сцене появляется Дора и кричит на Алана, который резко вскакивает со своего места. Мать кричит на него, чтобы он не смел так на неё смотреть, что она не доктор, чтобы он так с ней обращался, что она не заслужила такого взгляда – он смотрит на неё обвиняюще – нет, не так, как обычно смотрят обиженные или разозлённые люди, а так… беззащитно и со страданием… и это самое ужасное обвинение, которое затрагивает всех. Кстати, я вообще не понимаю, как Дэну удалось ТАК на неё смотреть и не только на неё. Он не выражал никаких эмоций лицом, вообще, он только чуть склонил голову вперёд и пристально смотрел на неё, и вот глаза… в них была как бы и сдержанность, серьёзность, и в то же время эта искренняя, пробирающая до костей беззащитность, какая-то мрачность и… боль, заглушённая, запрятанная, и всё же острая… Да, именно так это и было. Кхм…кхм, простите, я отвлеклась. Итак, она кричала на него, а затем дала ему пощёчину.
Было жутко на это смотреть, неприятно, это злило и возмущало… Дэн не отреагировал на это никак, он остался стоять в той же позе, чуть двинул головой, и только опять же взгляд загорелся острым, физическим страданием…
Дайзет попросил миссис Стрэнг немедленно уйти, и увёл её в свой кабинет. Там он сказал ей, чтобы она больше никогда не приходила, потому что это может повредить Алану. На что Дора спросила, а кто подумает о ней, каково было ей. Она говорила, что это было очень тяжело для неё, перепрыгивая с фразы на фразу, она говорила, что не виновата, и вообще Алан не сделал ничего плохого. Она говорила, что Дайзет не понимает её, ведь для него Алан всего лишь пациент, а для неё он – единственный сын. И каково ей было с этим жить. Она сказала, что все считают виноватыми их, его родителей, что это они так его воспитали. Но Дора горячо говорила, что это неправда, что они делали всё, как следует, что они любили Алана и отдавали ему всю любовь, на которую были способны. И она говорила, что всякая душа сама по себе, и то, что Алан сделал, это сделал он сам. И теперь она не может думать, что он не сделал ничего плохого, что бы ей ни говорили. А закончила она свой монолог словами: «Он был просто моим маленьким Аланом, а потом пришёл Дьявол».
О, это было очень сильно! Это был просто блестящий монолог! Я преклоняюсь перед Гэбриел Рейди, это было фантастически. Конечно, сам монолог очень негативно показывает Дору Стрэнг, но по силе и исполнению, это действительно великолепная вещь.
На самом деле, конечно, видно, как малодушно Дора хотела оправдаться, что готова была свалить всю вину на сына, когда на самом деле, несмотря на всю ту «любовь», которую отдавали Алану родители, не трудно понять, что это они в первую очередь виноваты в том, что с ним произошло.
После того, как Дора покидает сцену, Дайзет заходит к Алану, и только тут мы до конца понимаем, насколько он рассержен и расстроен. На вопрос о матери, Алан отвечает молчанием. Тогда Дайзет уверяет Алана, что ничего не говорил его матери о том, что тот рассказал ему накануне, на что Алан отвечает, что это всё равно была ложь, и подлая выходка Дайзета не сработала, и посоветовал Дайзету маскировать свои хитрости. И с каким-то странным упрямством он упоминал Сыворотку правды)))
Возвращаясь к судье Хейзер, Дайзет говорит, что собирается непременно дать эту сыворотку Алану, раз тот так хочет её попробовать – то есть дать ему вместо неё обычный аспирин. И он уверен, что это подействует, потому что за всем этим агрессивным поведением Алан доверяет ему и хочет, просто мучительно хочет рассказать ему всё. Ещё в этом диалоге Дайзет признаётся судье Хейзер, что завидует Стрэнгу, потому что у того есть Бог. Дайзет говорит, что нет ничего более жестокого, чем отнять у человека Бога, но, кажется, ещё хуже не иметь его вовсе. Он снова говорит о своей жене и о себе, что у них не может быть детей, что он каждый вечер смотрит на женщину, которую не целовал шесть лет, а Алан ночами слизывает пот со шкуры своего Бога. И это и есть протест против заурядности – Бог, у которого нет рамок.
Заканчивая разговор, Дайзет говорит, что уже точно сможет всё выяснить насчёт Алана, и после этого судья Хейзер уходит.
Дайзет находит записку от Алана. В ней тот признаётся, что всё, что он сказал под гипнозом, на самом деле, была правда, что про ложь он сказал просто так, и просил прощения. Ну, это, разумеется, воспроизвёл Дэн.
Прочитав записку, Дайзет позвал медсестру и спросил у неё, спит ли Алан. Сестра ответила, что нет, что он вообще не торопится ложиться. Дайзет предполагает, что из-за кошмаров, и просит сестру привести его к нему прямо сейчас.
-
-
15.05.2007 в 11:03На сцене это смотрелось любопытно, и я даже не поняла, что Дэн курил не взатяжку. То есть, это не было очевидно.
Во время ожидания Алан с Дайзетом немного говорят по душам – я имею в виду о Дайзете, он признаётся, что хотел бы уехать на свой греческий остров и поселиться в деревне, где провёл одну ночь, то есть туда, где живут ещё не умершие Боги. Алан говорит, что Боги не умирают, на что Дайзет отвечает, отнюдь. И ещё Дайзет признаётся, что ему не хочется заниматься своим делом и на вопрос Алана, зачем же он тогда им занимается, тот отвечает, что потому, что Алан несчастлив. А Алан замечает, что не больше, чем сам Дайзет. Дайзет резко оборачивается, и Алан быстро говорит, что, должно быть, таблетка уже начинает действовать. Тогда Дайзет начинает его спрашивать.
Для начала он просит Алана рассказать о Джилл, какой она была – хорошенькой или нет, нравилась она ему или нет. На эти вопросы Алан отвечает резко и упрямо – не знаю, не помню, она была – в порядке. Но Дайзет становится настойчив, и Алан начинает рассказывать о ней.
Естественно, в этот момент на сцене появляется Кристи и рассказывает о себе. Она сказала, что жила недалеко от конюшен, с матерью, так как отец их бросил, и после этого её мать нетерпима к её молодым людям, поэтому она не может привести никого к себе домой. Потом Алан рассказал, что в то время, пока он работал на конюшне, Джилл часто тайком наблюдала за ним. И говорила ему «всякие глупости». Например: «У тебя обалденные глаза!». А Алан, поворачиваясь к Дайзету, замечает, что у неё, по крайней мере, были такие глаза.
Джилл вела себя с Аланом развязно, лукаво, она флиртовала с ним напропалую. Она замечала, как он смотрел на лошадей, и Алану иногда казалось, что она всё знает. Джилл спрашивала, возбуждают ли его лошади, и призналась, что она, как и многие девчонки, находит лошадей сексуальными. В общем, она провоцировала его на каждом шагу.
Это просто восхитительно играла Джоанна Кристи. Она выглядела легкомысленной, соблазнительной и просто очаровательно смущала Дэна, который просто опешивал от её вопросов.
В общем, Джилл явно была девушкой не из робких, и её непреодолимо тянуло к загадочному и симпатичному Алану. И вот, однажды после работы в субботу она пригласила Алана в кино. Сначала он отказывался, говоря, что его ждут дома, но она, в конце концов, уломала его. Они пошли, конечно, же, на откровенный фильм.
На таком фильме Алан был, конечно же, в первый раз, и… «это была просто фантастика!..» когда девушка пошла в дом к одному парню и стала принимать душ, а он подглядывал за ней. Алан впервые видел обнажённую девушку, и это было для него шоком.
Но неожиданно в зале Алан заметил своего отца! И тот тоже его заметил. Они вышли из зала и встали на остановку.
Это очень забавное место. Алан пытался оправдаться, говоря, что был там в первый раз. И Джилл говорила, что это была её идея. Отец не отвечал. «Мы стояли на остановке, и автобус всё не приходил…» А потом неожиданно заговорил его отец и стал оправдываться, говоря, что зашёл туда случайно, по работе…
Алан буквально остолбенел от этого. Для него это было шоком. Подошёл автобус, и мистер Стрэнг сказал Алану садиться и ехать вместе с ним домой. Но Алан твёрдо ответил, что не поедет, потому что должен проводить Джилл. И мистер Стрэнг сел в автобус один. «Он смотрел на меня через заднее стекло, и его лицо… оно было испуганным. Я не мог поверить в то, что он боялся меня…»
И в этот момент что-то в Алане сломалось, что-то обрушилось. Это было как бы откровением для него. О его отце, которого он так боялся, который был для него таким авторитетом. Алан почувствовал торжество, свободу…
«Он такой же, как я! - повторял Дэн, быстрыми шагами огибая платформу. – Он так же, как и я по ночам замыкается в себе и занимается своими грязными делишками!..»
Джилл была в восторге, она смеялась, и Алану тоже стало немного весело, свободно и как-то легко. Джил заставила его отбросить жалость к своему отцу и отвлекла его… весьма своеобразно.
Она держала его за руку, стоя напротив него, почти вплотную.
И тут Дэн, не отрываясь глядя на Кристи, начал читать обалденный монолог, начиная его словами: «Её глаза… Казалось, она вся будто состояла из глаз…».
И он говорил это так вдохновенно, глядя в глаза Джоанне, что её глаза действительно потрясающе блестели. Он снова повторил: «Её глаза…» От этого его придыхания и того, как он неуловимо обвёл глазами её лицо и снова взглянул ей в глаза, у любой девушки перехватило бы дух и также заблестели бы глаза. Она так смотрела на него…
Дайзет спросил Алана, хотел ли он её, и он ответил, что да.
Джилл соблазнительно, одурманено заговорила: «Ты знаешь, ты очень привлекательный…» Потом приблизилась к нему и прошептала: «Я обожаю твои глаза». И стала целовать его…
Это было очень красиво. Это был настоящий первый поцелуй – трогательный, робкий и доверчивый со стороны Алана – охотный и радостный со стороны Джилл. Было приятно наблюдать за этим.
Потом Джилл, разорвав поцелуй, сказала: «Пойдём». И потянула Алана за руку вслед за собой. Алан выглядел изумлённым, радостным и по-детски любопытным. Он спросил Джилл, куда они идут, она ответила – недалеко. «Это сюрприз».
Он доверчиво и охотно пошёл за ней. Он улыбался робко и радостно. Ему и ей было весело, они едва удерживались от восторженного смеха.
И тут они пришли… НА КОНЮШНИ!
Алан был в шоке и в отчаянии. Он отшатнулся от Джилл, стал умолять её пойти куда-нибудь в другое место. Но Джилл сказала, что другого места нет, потому что к ней нельзя, и вообще, в конюшне же здорово. Она спросила, что здесь не так, и Алан беспомощно ответил: «Они», указав на лошадей. Джилл сказала, чтобы он не валял дурака, и чуть ли не силой затащила его в эту конюшню.
Ему очень хотелось остаться с ней наедине, ему очень хотелось быть с ней, и он не мог сопротивляться. Он просил, чтобы Джилл закрыла лошадей.
Это не сильно помогло Алану, но всё же Джилл усадила его рядом с собой и снова стала целовать – на этот раз Джоанна Кристи сделала это соблазнительно, страстно, буквально совращающе...
В этот момент раздалось резкое ржание лошади, и Дэн, будто ошпаренный, отпрянул от Джилл и, испуганно озираясь, вскочил с места. Джилл сказала ему, чтобы он успокоился, и он попытался взять себя в руки. Он вновь сел рядом с ней и на этот раз сам стал целовать её – робко, нежно и упоительно. Кристи медленно встала со своего места, Дэн тоже поднялся.
Джилл сказала: «Сними рубашку, а я сниму свою».
И они, глядя только друг другу в глаза, начали раздеваться.
Они были только вдвоём в зале и в целом мире, и нас, зрителей, и остальных актёров, будто не существовало. Мы наблюдали что-то интимное, что-то нас не касающееся, что-то прекрасное и искреннее.
Когда они начали раздеваться, это не показалось чем-то необычным. Это было так естественно, что ни у кого это не вызвало чего-то неприятного, чего-то шокирующего. Зал не замер, не похолодел внутренне, он уже был полностью поглощён действием, то, что происходило на сцене, вызывало благоговение, как будто перед нами раскрылись самые естественные чувства людей, самые простые их действия, и это было прекрасно.
Вид двух молодых, красивых тел вызывал чувства восхищения. Сама юность, счастливая своей естественностью и лёгкой застенчивостью, которая сменялась трепетом и волнением. Вот что это было.
«Ты… ты очень…» - запинаясь, пробормотал Дэн.
«Ты тоже… - отозвалась Кристи. – Иди сюда», - позвала она.
Дэн приблизился к ней, и они снова стали целоваться, уже более страстно, и потом Кристи потянула Дэна на кубы. Она легла на спину, и он лёг на неё сверху. Излишних подробностей мы видеть не могли, потому что их закрывали от нас кубы, но зато мы могли видеть лицо Дэна, склонившегося над ней. Он продолжал беседовать с Дайзетом, комментируя свои действия.
Дайзет спросил, что произошло дальше. «Я вошёл в неё» - ответил Дэн (я перевела мягко, скорее, имелось в виду, «всунул» или «всадил»). Дайзет спросил несколько раз – правда, действительно? Дэн повторял настойчиво: «Да! Да! Да!» Но… потом он вскочил, не в силах справиться с охватившим его отчаянием и метнулся на авансцену к правой кулисе и, присев на корточки, уткнулся лицом в ладони (это было очень волнительно). «Нет», - ответил он приглушённо. – «Я… не смог… Я… даже не видел её. Каждый раз, прикасаясь к ней, я видел Его перед собой, и он говорил мне: «Ты только мой, ты принадлежишь мне! Я ВИЖУ ТЕБЯ!!!» И… я не смог…»
Джилл села и стала говорить, что ничего страшного не произошло, что это со всяким бывает… Дэн закричал, чтобы она убиралась. Она попыталась было возражать, успокоить его, но он замахнулся на неё тем самым инструментом, которым вынимают камни из копыт лошадей, и она в ужасе убежала, оставив его в одиночестве.
Оставшись один, Алан какое-то время приходил в себя, а затем бросился к стойлу, где стоял Нагетт. Он упал на колени и в полном отчаянии стал молить о прощении своего Бога. Он ослушался его, нарушил запрет, и его Бог видел его, наблюдал за ним. И Алану казалось, что он слышал Его злорадный смех. Злорадный смех своего милосердного Бога!
Глаза Эквуса бешено вращались от гнева, они горели зловещим огнём. И Эквус говорил с Аланом. Он говорил ему, что всегда и везде увидит его. С кем бы он ни целовался, Он всегда будет стоять между ними…
-
-
15.05.2007 в 12:02Актёры - лошади стояли в стойлах, потряхивая головами, Дэн стоял перед ними на коленях, обнажённый и молил о прощении. Играла зловещая музыка, нагнетавшая напряжение и тогда, когда Дэн в монологе говорил про горящие от гнева глаза, на железных лошадиных масках актёров по-настоящему загорелись глаза-лампочки.
Музыка зловеще загудела, заскрежетала, замигал свет прожекторов, стал чёрно-белым… «лошади» стали медленно выходить из стойл и окружать Дэна.
Он попятился в ужасе, продолжая описывать эти безжалостные горящие белые глаза, не знающие жалости… Его голос дрожал, был полон страха и отчаяния, несчастного преданного существа.
Со всех сторон слышалось пронзительное ржание, кони встряхивали головами, продолжая наступать. Музыка усиливалась...
«НЕТ!»
Дэн схватил крюк, которым чистили подковы, и бросился к лошадям. Это была фантастика – то, как это было страшно и динамично, то, как он выкалывал им глаза. Он подпрыгивал, как настоящий танцор-акробат, и эти лампочки с ужасающим грохотом гасли. Кони бились в агонии, свет сошёл с ума, музыка громыхала…
Это было действительно очень страшно. Эти лошади выглядели очень устрашающе. Сидя на своём месте, я внутренне холодела от липкого ужаса и в сильнейшем волнении заламывала руки, глядя на этих лошадей, в этом скачущем свете, с этой музыкой, а, может, всё же глядя на перекошенное ужасом и страданием лицо Дэна. Я не знаю… но, клянусь, я думала только одно: я думала, что если бы я тогда была на сцене, и эти лошади бы наступали вот так на меня, я бы, не раздумывая, схватила крюк и выколола бы глаза этим чудовищам. От страха, адреналина, отчаяния и злости… злости на этих бесчувственных чудовищ… Было безумно страшно и больно. Хотелось просто изничтожить этого Эквуса, этого ничтожного бога, который только и знал, что требовать… И в то же время ужасно хотелось плакать. У меня на глазах блестели слёзы, и хотя это было невыносимо видеть, я не смела закрыть глаза больше, чем на секунду. Во мне всё буквально переворачивалось от боли и сострадания к Алану.
Выколов глаза лошадям, Дэн, шатаясь, бросился на кубы, где его перехватил Гриффитс и накрыл каким-то покрывалом. Дэн бился в конвульсиях, изображая припадок - последствия сильнейшего психологического потрясения. Постепенно Гриффитс успокоил его, и он затих.
Гриффитс встал с кубов и обошёл их, а Дэн остался неподвижно лежать. Слова Гриффитса были пронизаны сожалением, ужасом… Но они не долетали до меня, я неотрывно смотрела застилающимися слезами глазами на неподвижную, сжавшуюся фигуру Дэна, и у меня разрывалось сердце…
Потом погас свет, актёры исчезли со сцены, а зал стал аплодировать. Свет быстро снова загорелся, и на поклон стали выходить все актёры – лошади, медсестра, мистер Дэлтон, родители Алана, Джилл и, наконец, Гриффитс вместе с Дэном.
Когда вышли Дэн и Гриффитс, зал встал и аплодировал стоя. В английском театре слышались крики браво, и восторг и ликование буквально ощущались в воздухе. Аплодисменты ещё долго звучали после того, как актёры покинули сцену. Так закончился этот спектакль.
Наверное, этот рассказ может показаться слегка неадекватным, но он искренний и ничуть не преувеличенный. Наоборот, я специально не торопилась его писать, боясь, что не смогу достаточно трезво описать свои впечатления. Как видите, трезвости у меня не очень много прибавилось. Это, конечно, ужасно смешно, но театр всегда оказывает на меня очень сильное воздействие. Я не такой уж жалостливый зритель, как это могло показаться из моего рассказа, я редко плачу на фильмах и спектаклях, но этот спектакль был слишком сильным, и игра Дэна была слишком трогательна, чтобы возможно было остаться к этому равнодушным.
Я хочу кое-что ещё объяснить в своём отношении к этой пьесе. Я читала «Эквус» до того, как поехать на спектакль, и уже успела составить некоторое мнение на этот счёт. Но спектакль сильно поразил меня. Во время представления у меня было ощущение, что всё это я вижу в первый раз, что я ничего не знаю наперёд, и всё это было для меня открытием. И это было великолепно. Но не только этим я была поражена. Прочитав дома пьесу, я сделала вывод: автор хотел оправдать преступника. Посмотрев пьесу, я сделала вывод: автор оправдал преступника.
Спектакль действительно позволил так отчётливо понять всё, что творилось в душе Алана Стрэнга, что просто невозможно было его не простить. Никогда не перестану поражаться верностью фразы: «Понять – значит простить». Это именно то, что со мной случилось. Я – религиозный человек, защитник и любитель животных, к тому же я человек, вечно стремящийся к компромиссу, к умеренности, и в то же время, посмотрев пьесу, я почувствовала сострадание к Алану и неприязнь ко всему его окружению, к обществу и даже к Дайзету. Между прочим, когда я читала пьесу, мне понравился Дайзет чуть ли не больше всех. По пьесе Дайзет был утончённым с тонким юмором, лёгкой иронией, и даже некоторые его грубоватые и откровенные выражения казались привлекательными в сочетании с тем образом уставшего от жизни, но всё же умного и отзывчивого человека. Алан же мне представлялся немного грубоватым, слегка диковатым, и я до конца не могла оправдать его поступок для себя. Возможно, это всё оттого, что я не могла себе представить этот его обвиняющий и беззащитный взгляд до тех пор, пока не увидела Дэна… Но, в общем, на спектакле всё оказалось с точностью до наоборот. И хотя Алан остался Аланом – грубым и агрессивным, Дайзет остался Дайзетом – тонко ироничным, но впечатление сложилось совсем не то. У Дэна получилось так передать чувства Алана, так показать его переживания, его веру – огромную и искреннюю, и его разочарование – не менее огромное и искреннее, что просто невозможным оказалось обвинить его в чём бы то ни было. И понятна фраза Дайзета: «Я завидую Стрэнгу…»
Когда спектакль кончился, мы направились к выходу. Я шла, всё ещё чувствуя дрожь во всём теле и бешеный стук сердца. Для меня действительно нет на свете ничего прекраснее, чем хорошая пьеса.
Но, как бы мои мысли ни были увлечены пьесой, любовь к жизни во мне была достаточно сильна, чтобы не забывать о том, что мы, раз уж добрались до Лондона, обязаны были привезти в Россию автограф и фотографии. И, так как никто из моих друзей не понял бы, если бы я этого не сделала, я, хотя бы чтобы не погибнуть от их рук и остаться в живых, не могла этого не сделать. К тому же у меня была великая миссия.
Итак, насчёт миссии. Ещё в Петербурге, обсуждая нашу поездку с друзьями, мы говорили, что неплохо было бы передать Дэну некое письмо, в котором было бы то, что мы думаем о раздевании на сцене. Дело в том, что мы-то, на самом деле, считаем, что раздевание – каким бы красивым оно ни было – вовсе не необходимо для искусства. И, конечно, мой дорогой братик вместе с моей мамой, которая очень осуждает раздевание и которая, собственно, и внушила моему брату особенно острую неприязнь к этому, так возмущались по этому поводу и твердили без остановки, что так нельзя, и что нужно, чтобы кто-нибудь обязательно сказал Дэну, что это неправильно, пусть в письме, но непременно нужно. Я жарко протестовала против этого, потому что мне казалось, что это не наше дело, и это мало того, что не возымеет должного эффекта, так ещё и расстроит Дэна. Но мои родственники были так упорны, что мне просто ничего не оставалось делать, кроме как смириться.
До последнего момента я переводила всё в шутки, и, в очередной раз, осмеивая их план, я сказала: «а что ж мы ему будем бумажки пихать? Давайте уж тогда в подарок вложим, подсластим пилюлю, так сказать!» А они: «О, точно, давай! А что дарить будем?» Тогда я для прикола сказала: «Ну, он книги любит, давайте ему книжку подарим – того же Достоевского «Преступление и Наказание». Ну, сам же говорил, что любимая книжка! Да ещё на русском, как сувенир!» Ну, посмеялись, мол, на фига ему Достоевский на русском? А потом нет-нет, да и возвращались к этой теме. «А если на русском дарить, то, наверно, издание надо подарочное…» В общем, на сотый раз мы всерьёз задумались – ведь прикольно было бы. К тому же, если тебе нравится книга, то её всегда приятно иметь в оригинале. В общем, в конце концов, послали они меня в Дом Книги, где я и прикупила красивое издание Достоевского на русском языке и ещё забрела в отдел русской литературы на иностранных языках. Проболталась там целый час и, в конце концов, купила ещё две книжки на английском: Пушкина «Капитанскую дочку» (там ещё заодно «Повести Белкина» и «Араб Петра Великого») и Замятина «Мы». Ну, думаю, вряд ли он их читал, а должно быть интересно. В общем, для прикола всё начиналось, а потом оказалось, что это вовсе не прикол.
Короче, мы привезли эти книжки в Лондон, положили в пакет, самый прикол – пакет оказался “St. Petersbourg Duty Free”
По дороге на спектакль я всё пыталась уговорить их не класть записку, но они не поддавались.
И вот, когда мы уже выходили из театра, я снова говорю: «Ребята, да вы что, он этого не заслужил! Это было так красиво! Что мы занудствуем, в конце-то концов! Давайте не будем класть». Причём думала, они всё равно всучат ему, а они, такие притихшие, помялись и говорят: «Давай». Я развернула письмо и подумала, а надо всё равно вложить, но только часть – в смысле, без концовки, где про раздевание говорилось. Ну, взяли мы, быстренько оторвали кусочек – смешно, конечно, а что делать – ножницы мы ещё в Питерском аэропорту выкинули. В общем, ладно, вложили и запечатали, как говорится.
Именно так – с пакетиком из Дьюти фри, фотоаппаратом под мышкой и программкой в руках я вышла из театра и направилась к служебному выходу. Там уже стояла огромная толпа фанатов, подпиравшая металлический заборчик. Мы встали уже только в третий ряд, и я подумала, что, скорее всего, мне не удастся пробиться в первый ряд, и ничего из нашей задумки не выйдет. Но, конечно, мы остались ждать прихода Дэна.
-
-
15.05.2007 в 12:03«Мистер Рэдклифф!» Ну, тут уж растерялся Дэн. Он поднял голову, оторвавшись от подписываемой им программки, и пристально и изумлённо взглянул на меня. Мне показалось, что он был приятно удивлён таким обращением. Воспользовавшись его вниманием, я быстро заговорила: «Я приехала из России… Пожалуйста, возьмите это! Это вам!» И протянула ему пакет. Он взял его, всё также изумлённо и немого нерешительно посмотрел на меня, потом на пакет. Я взволнованно пояснила: «Это подарок». Он заморгал, потом воскликнул: «О! Спасибо вам большое!» (то есть, конечно: “Oh! Thank you so much!”) Он снова взглянул на пакет, притянул его к себе, и, продолжая меня благодарить, повернулся к папочке и отдал пакет ему. Потом, быстро спохватившись, снова обратился ко мне и стал торопливо объяснять, что он обязательно, просто непременно посмотрит наш подарок, как только закончит давать автографы и, извиняясь, кивнул в сторону толпы фанатов. Он горячо уверял меня в том, что обязательно его посмотрит, и благодарил так долго, что мне стало немного неловко перед теми фанатами, которые стояли сзади. Я от всего этого немного смутилась, и, кажется, просто молча улыбалась в ответ на заверения Дэна. Ещё раз уверив меня, что ему это очень приятно, он взял у меня программку и стал на ней расписываться. Чувствуя, что эту паузу нужно чем-то занять, я стала говорить – что, я уже и не помню точно, но общий смысл заключался в том, что мне очень понравилась пьеса, что он играл замечательно, и, кажется, ещё поздравила его с дебютом на сцене. Возвращая мне программку, Дэн ещё раз с чувством поблагодарил меня и улыбнулся.
И лишь затем вернулся к остальным фанатам. Если честно, мне действительно было очень неудобно перед остальными фанатами, я не ожидала, что Дэн будет так долго со мной говорить. У него была очень большая очередь на автографы, и я даже не ожидала, что он мне скажет больше двух слов. Хотя, конечно, Дэн со всеми своими фанатами был приветлив и внимателен. И разговоры о его вечном энтузиазме – далеко не преувеличение. Вообще трудно представить, как у него хватает сил с таким вниманием, готовностью и охотой идти и сотню раз подряд писать собственное имя, искренне улыбаясь и кивая всем желающим. И ещё я заметила, это было ясно, как божий день, насколько Дэн был счастлив и переполнен эмоциями после спектакля. Это был действительно его успех, и я прекрасно понимала его – мне знакомо это чувство ликования, когда ты отдаёшь свои эмоции в зал, заставляя людей сопереживать тебе, и получаешь от них в геометрической прогрессии заряд эмоций.
Что ещё сказать? Ну, я стояла с Дэном буквально лицом к лицу и могла прекрасно рассмотреть его вблизи. Он оказался в жизни намного симпатичней, чем на экране или на фото. Ростом он был выше меня – может, сантиметра на три. Мой рост 165 см, и я была на шестисантиметровых каблуках (если быть максимально точной, то 6,5 см). То есть, считайте сами: 165+6,5+3=174,5. Почему-то мои одноклассницы спрашивали меня о том, какие у него были руки. Ну, руки, как руки – не такие ухоженные, как из салона, но вполне себе опрятного человека.
Но вот что меня, конечно, поразило особенно – это его глаза. Они у него очень светлые, во всех отношениях. Они очень красивого светло-голубого цвета, глубокие и очень искренние и открытые. Я не могу сказать, что они были очень радостными, но и не сказать, что грустными. Они были очень доверчивыми, добрыми, но в то же время умными и ещё… наверное, это просто мне так показалось, слегка самокритичными, в плане абсолютно несамодовольными. Не знаю, увидев Дэна в жизни, я укрепилась в главном своём чувстве к нему – в глубоком уважении. Он действительно вызывает уважение, конечно, в основном тем, что не ставит себя выше других и ко всем относится искренне. Вот я недавно подумала, что я ещё не видела ни одного доброго человека, который был бы глупцом, почему-то глупыми оказываются только злые люди.
Ну, а теперь о грустном. Одет Дэн был в тёмную не то что бы особо видно, что поношенную, но явно не новую куртку, кепку и потёртые брюки. Вблизи как-то особенно заметно, что всё это видало виды. Не то, чтобы для меня это большая новость, но всё-таки неприятно было видеть воочию странности нашей жизни.
Теперь о самом грустном. Дэн давал автографы довольно долго, почти никого не пропуская. После того, как я поговорила с Дэном (красиво звучит, правда?), я стала наблюдать, как он давал автографы и рассматривать сопровождающих его агентов и сэра Алана Рэдклиффа, который был вместе с ними. Сэр Алан явно проявлял нетерпение, сердито поглядывая на Дэна. Наконец, когда Дэн уже почти дошёл до конца, сэр Алан явно потерял терпение и бросил как-то зло и даже презрительно всего одно слово: «Дэниел!». Это звучало как: «К ноге!» Дэн аж подпрыгнул, быстро доподписывал очередную программку (почти бросил её), весь как-то сжался и быстро засеменил за отцом. Его буквально, как ветром сдуло. Это было ужасно. Просто ужасно. Я действительно такого не ожидала, но решила не спешить с выводами. Ну, мало ли, фанаты достали! Кстати, чего там только фанаты не вытворяли. Из задних рядов опять же кто-то кинул в Дэна не то лифчик, не то трусы, я не разглядела. По-моему, всё-таки трусы телесного цвета.
Потом мы с одной английской фанаткой обсудили это – сошлись на том, что это было сумасшедше и забавно.
В общем, так мы выполнили почти всё, что задумывали. Почему почти – да потому, что в этот день у нас не получились фотки. Я, разговаривая с Дэном, передавая подарок и беря автограф, просто была не в силах ещё и фотографировать, а мои с третьего ряда ничего, кроме толпы фанатов и маленьких кусочков Дэна не сфотографировали. Но одна эксклюзивная – просто эксклюзивнейшая фотка всё-таки у нас получилась. Это фотография сэра Алана с нашим пакетиком из Дьюти фри! То есть, факт передачи был заснят документальными источниками!))) Мы долго смеялись над этим.
На следующий день, то есть в пятницу, мы опять гуляли по Лондону (а что нам было ещё делать?). В этот день мы с утра пошли в Тауэр. Да, не зря Дэн советовал туда сходить! Там было здорово! Мне там обалденно понравилось, особенно вороны и средневековый туалет. А после Тауэра мы пошли искать Сент-Полс. Ну и намучились мы с ним! Еле нашли. И это был единственный памятник, с которым у нас возникли трудности – непонятно почему, видно, всё из-за того, что он располагался в Сити, а там очень много высотных домов, и самого храма не видно за ними. Вход туда стоил целых 10 фунтов, а вокруг прямо посреди города бегали белки. Посмотрев собор, мы решили, что он очень похож на собор св. Петра в Риме, но св. Петра даже интересней. Но зато, поднявшись на 453 ступеньки на самый верх и посмотрев вид на Лондон, мы наконец-то поняли, за что заплатили по 500 рублей.
Потом мы вернулись домой и пораньше легли спать. А на следующий день пошли гулять в Гайд Парк. Там было очень здорово. В субботу там много народу, но не слишком – бегают спортсмены, выгуливают собак, катаются на лошадях. Конечно, в Гайд парке особенно впечатляет обилие живности – разнообразие птиц в прудах, кролики и белки. После Гайд Парка мы пошли в Сент-Джеймский парк, посмотрели на Букингемский дворец.
Знаете, что меня ещё поражает в Лондоне кроме странных автобусных автоматов для покупки билетов, где нужно сначала кинуть одну монетку, потом выбрать вид билета, а потом остальные деньги? Меня поражают до глубины души и пугают лондонские голуби. Это несчастные существа! Они раскормлены даже больше, чем голуби с площади Сан-Марко в Венеции. Они настолько закормленные, что уже не могут летать, а только ходить, с трудом переваливась. В Сент_Джеймском парке я видела, как голуби вместо того, чтобы перелетать с места на место, просто лениво переходят от одной скамейки к другой, ожидая, что их покормят. Если их не кормят, что случается весьма редко, они также лениво переходят на газон и кормятся там. Особенно печальная картина предстала мне в том же парке. Это были первые дни марта. Красивый ожиревший голубь с переливающимся горлышком, распушая хвост и призывно курлыкая, ходил за самочкой. Ровно две минуты, потом плюнул и решил: «Лучше пожрать пойду»,
Ещё, конечно, весьма странная традиция англичан – ходить на красный свет. Ждать зелёного там даже как-то неудобно, каким-то левым себя чувствуешь.
В общем, после похода по паркам мы снова отправились на дело – предприняли вторую ходку в народ. То есть пошли к Гилгутскому театру, чтобы сфотографировать что-то кроме нашего пакетика и заодно посмотреть на Дэна. Мои просто ныли, что им с третьего ряда ничего не видно было. В общем, пошли.
Приехали заранее чуть ли не за 45 минут до конца спектакля. Но, надо сказать, мы были не первыми. Сделав кружочек вокруг театра, сфотографировав Руперт стрит и Белую лошадь – улицу, на которую выходили двери служебного входа и ресторанчик с соседней улицы, мы решили сесть посидеть напротив входа. Там было кафе, столы и стулья стояли на улице. Рядом с нами сидела приличного вида женщина лет сорока пяти. На углу у театра стояла девушка, потом подошла ещё одна. Когда пришли ещё две, по выражению Сашки, «фанатских рожи», мы не выдержали и пошли туда же. Женщина тоже встала и, обгоняя нас, заняла место. Тем не менее, мы были в первом ряду.
-
-
15.05.2007 в 12:03«Ну, поскольку моя роль состояла, в основном, из вопросов, и если я забывал слова, я просто говорил: Go on, Daniel!».
После такого стресса любой человек выглядел бы слегка помятым.
Да ещё сэр Алан «чутко руководил» действиями сына, указывая, на чём ему расписываться, а на чём нет, при этом чуть ли не тыкая его носом в программки и, по всей видимости, удерживаясь от желания, схватить Дэна за шиворот.
Объясняю, почему нужно было руководить. ВНИМАНИЕ ВСЕМ, КТО СОБИРАЕТСЯ ЕХАТЬ НА ЭКВУС! Паг, то есть продюсер Эквуса дал инструкцию не подписывать у входа в театр ничего не связанного с Эквусом. То есть только постеры, программки и прочее, что имеет отношение к пьесе.
Но Дэн-то мальчик добрый, и он подписывал всё, что ему давали, а папочка злобно шипел: «Вот здесь подпиши!». И Дэн опять же беспрекословно исполнял «просьбы» отца. Ох, ну и живодёры у Дэна родители! А я-то думала, всё это несерьёзно, так, шуточки… Мда…
Эх, в общем, сделали мы фотки, и на следующий день благополучно отправились домой.
Всё, на этом я закругляюсь. Всем огромное спасибо за внимание и за терпение! Не обессудьте, этот отчёт слишком переполнен эмоциями и лишён хоть какой-либо объективности, перегружен информацией и, в надежде быть понятным всем читателям, описывает кучу всего, известного многим. Ещё раз всем спасибо